— Да, да, Пипъ, отвѣчалъ Джо: — у него стащили всѣ деньги, выпили все вино, съѣли все, что было въ домѣ съѣстнаго, а самого-то и по рожѣ били, и за носъ дергали, и отпороли знатно, заткнувъ ему ротъ прейскурантами, чтобъ онъ не оралъ. Да онъ не дуракъ, узналъ Орлика, вотъ тотъ голубчикъ и сидитъ теперь въ тюрьмѣ.
Такимъ-образомъ, мало-по-малу мы откинули всякую предосторожность и говорили, сколько душѣ хотѣлось. Я еще былъ слабъ, но, хотя и медленно, видимо поправлялся. Джо, попрежнему, ухаживалъ за мною, и я повременамъ, право, думалъ, что опять сталъ маленькимъ Пипомъ.
Онъ заботился обо мнѣ, точно о ребенкѣ; по цѣлымъ часамъ разговаривалъ со мною такъ же откровенно и просто, какъ бывало въ-старину, во дни моей юности. Мнѣ, наконецъ, начало казаться, что вся моя жизнь была не что иное, какъ лихорадочный бредъ больнаго. Для подмоги себѣ по хозяйству, Джо нанялъ очень-приличную женщину, ибо, съ самаго своего пріѣзда, отпустилъ мою прачку. Въ этой вольности онъ часто извинялся, говоря: «Я, право, видѣлъ, какъ она таскала изъ-подъ тебя перья изъ матраса и послѣ продавала ихъ; да не только перья она воровала: уголья, посуду, вино и даже до твоихъ сапогъ».
Мы съ какимъ-то необъяснимымъ удовольствіемъ ждали моей первой прогулки, какъ нѣкогда ожидали дня, когда я поступлю въ ученье въ Джо. Наконецъ, этотъ день насталъ. Джо нанялъ коляску, закуталъ меня хорошенько, снесъ на рукахъ по лѣстницѣ и усадилъ, словно я былъ прежній беззащитный ребенокъ, котораго онъ такъ берегъ. Джо сѣлъ рядомъ со мною, и мы поѣхали за городъ. Деревья и трава уже зеленѣли, и въ воздухѣ слышалось приближеніе лѣта. Было воскресенье, и когда я посмотрѣлъ на веселую, роскошную природу и вспомнилъ, какъ она перемѣнилась съ-тѣхъ-поръ, когда я гулялъ въ послѣдній разъ, то меня невольно поразила мысль, что эти цвѣты прелестно распускались и птички весело распѣвали, пока я мучился въ душной комнатѣ. Эта горькая мысль нѣсколько отравляла мое удовольствіе; но когда я услышалъ гулъ колоколовъ и ближе всмотрѣлся въ чудную природу, меня окружавшую, я понялъ, что не довольно еще благодаренъ судьбѣ за свое спасеніе. Положивъ голову къ Джо на плечо, какъ бывало прежде, я тихо лежалъ въ коляскѣ. Первое впечатлѣніе природы было слишкомъ-сильно для меня.
Мало-по-малу я пришелъ въ себя, и мы начали весело разговаривать, какъ бывало нѣкогда на нашей старой батареѣ. Въ моихъ глазахъ Джо въ это долгое время вовсе не перемѣнился; онъ былъ все тотъ же простой и честный Джо.
Пріѣхавъ домой, онъ опять поднялъ меня изъ коляски, перенесъ на рукахъ въ комнаты. Я невольно при этомъ вспомнилъ, какъ онъ меня таскалъ на спинѣ въ памятное мнѣ Рождество. До-сихъ-поръ мы еще ни разу не касались перемѣны моего положенія, и я еще не зналъ, на сколько ему были извѣстны послѣднія событія моей жизни. Я до-того сомнѣвался въ себѣ и такъ вполнѣ во всемъ полагался на него, что долго не зналъ, хорошо ли мнѣ начинать этотъ разговоръ, если онъ повидимому избѣгаетъ его.
— Ты слышалъ, Джо, кто былъ мой благодѣтель? рѣшился я, наконецъ, спросить его послѣ нашей прогулки.
— Я слышалъ, что то не была миссъ Гавишамъ, старый дружище, отвѣчалъ онъ.
— А ты знаешь кто?
— Ну. Я слышалъ, что будто тотъ самый человѣкъ, который послалъ тебѣ, помнишь, двѣ однофунтовыя бумажки.
— Да, тотъ самый.
— Удивительно! сказалъ Джо совершенно спокойно.
— Ты слышалъ, Джо, что онъ умеръ? спросилъ я недовѣрчиво.
— Кто? тотъ человѣкъ, который послалъ тебѣ однофунтовыя бумажки, Пипъ?
— Да.
— Кажется, отвѣчалъ Джо, подумавъ нѣсколько минутъ и не смотря на меня:- кажется, я слышалъ отъ кого-то, какъ-будто онъ… того… этого…
— А знаешь ли, кто онъ былъ?
— Нѣтъ, въ точности не знаю, Пипъ.
— Если ты желаешь знать, Джо… началъ-было я; но онъ всталъ и подошелъ во мнѣ.
— Послушай, старый дружище, сказалъ онъ, нагибаясь ко мнѣ: — вѣдь мы друзья, и всегда были друзьями — не такъ ли, Пипъ?
Маѣ совѣстно было отвѣчать.
— Ну, хорошо, хорошо, продолжалъ Джо, будто я отвѣтилъ утвердительно:- въ этомъ никто и не сомнѣвается. Такъ зачѣмъ же намъ, старой дружище, говорить о такихъ вещахъ? Есть намъ, слава Богу, о чемъ потолковать. Какъ подумаешь о твоей бѣдной сестрѣ, Пипъ! А помнишь ты хлопушку?
— Какъ же, Джо.
— Слушай, старый дружище, вѣдь я дѣлалъ все, что могъ, чтобъ отстранить хлопушку-то отъ твоей спины; но я, вѣдь, не всегда воленъ былъ дѣлать, что хотѣлъ. Бывало, когда бѣдная сестра твоя возьметъ въ голову побить тебя, если вступишься, не только самому достанется, да и тебѣ вдвое придется. Я это хорошо замѣтилъ. Не отстать же человѣку и не спасать ребенка отъ наказанія, изъ страху, что самъ получитъ толчокъ-другой. Нѣтъ, но когда за это еще ребенку прійдется хуже, то естественно, человѣкъ и скажетъ себѣ: «Что изъ того пользы? Я вижу только вредъ». Я спрашиваю васъ, сэръ, что жь тутъ хорошаго, мѣшаться въ такомъ случаѣ?
— Скажетъ человѣкъ, прибавилъ я, видя, что Джо ждетъ моего отвѣта.
— Скажетъ человѣкъ, повторилъ Джо: — хорошо ли онъ дѣлалъ бы, поступая такъ?
— Милый Джо, онъ всегда хорошо поступалъ и поступаетъ; онъ всегда правъ.