Большие надежды (без указания переводчика)

Онъ отъискалъ шиллингъ въ горсти мелкой монеты, завернулъ его въ какую-то измятую бумажку и подалъ мнѣ, сказавъ:

— Это тебѣ — слышишь? тебѣ собственно.

Я поблагодарилъ, глядя на него съ большимъ удивленіемъ, нежели позволяло приличіе, и плотно прижался въ Джо. Незнакомецъ простился съ Джо, мистеромъ Уопселемъ (который вышелъ вмѣстѣ съ нами) и бросилъ на меня только одинъ взглядъ своимъ прищуреннымъ глазомъ или, лучше сказать, не взглядъ, потому-что онъ совершенно закрылъ глазъ; но глазъ можетъ сдѣлать чудеса, даже и закрытый.

На возвратномъ пути, еслибъ я былъ расположенъ говорить, то рѣчь была бы исключительно за мной, ибо мистеръ Уопсель раэстался съ нами у дверей «Лихихъ бурлаковъ», а Джо шелъ всю дорогу съ открытымъ ртомъ, чтобъ свѣжимъ воздухомъ прогнать запахъ рома. Но я былъ совершенно пораженъ возвращеніемъ на сцену моего стараго грѣшка и стараго знакомства и не могъ думать ни о чемъ другомъ.

Сестра была не въ слишкомъ-дурномъ расположеніи духа, когда явились въ кухню, и это неожиданное обстоятельство внушило Джо смѣлость упомянуть ей о шиллингѣ.

— Фальшивый — я увѣрена, сказала мистрисъ Джо съ важнымъ видомъ:- не то, онъ не далъ бы его мальчику.

Я развернулъ бумажку, досталъ деньгу и показалъ, что это былъ настоящій шиллингъ, а не фальшивый.

— Это что? воскликнула мистрисъ Джо, кидая на полъ шиллингъ и хватаясь за бумажку. — Два билета, въ фунтъ каждый?

И дѣйствительно, это были двѣ фунтовыя бумажки, засаленныя и грязныя, вѣроятно, перебывавшія во многихъ рукахъ, на рынкахъ и ярманкахъ. Джо схватилъ шляпу и пустился бѣгомъ къ «Лихимъ Бурлакамъ», въ намѣреніи возвратить деньги ихъ владѣльцу. Пока онъ бѣгалъ, я сѣлъ на свой обычный стулъ и смотрѣлъ безсознательно на сестру. Я почти былъ увѣренъ, что Джо не найдетъ незнакомца. Джо воротился съ извѣстіемъ, что незнакомца уже не было въ харчевнѣ, но что онъ (Джо) объявилъ тамъ о находкѣ денегъ. Тогда сестра завернула деньги въ бумажку, запечатала и положила въ парадной гостиной въ какой-то узорчатый чайникъ, родъ пресс-папье, наполненный высушенными розовыми листьями. Тамъ они оставались долго, не давая мнѣ покоя ни днемъ, ни ночью. Когда я ложился спать, мнѣ было не до сна: я думалъ о странномъ незнакомцѣ, цѣлившемъ въ меня изъ своего невидимаго ружья, размышлялъ о томъ, какъ низко и преступно было находиться въ тайныхъ сношеніяхъ съ каторжниками. Меня не менѣе того преслѣдовала и мысль о напилкѣ: я начиналъ бояться, что этотъ несчастный напилокъ будетъ появляться еще не разъ, въ самыя непредввдѣнныя минуты. Наконецъ, я уснулъ, пріятно думая о миссъ Гавишамъ и о томъ, какъ я къ ней пойду въ четверкъ. Но и во снѣ я видѣлъ напилокъ, направленный на меня какой-то невѣдомой рукой и просыпался съ крикомъ ужаса.

XI

Въ назначенный часъ я возвратился къ миссъ Гавишамъ и дрожащей рукою позвонилъ у воротъ. Эстелла впустила, меня и, попрежнему, заперевъ калитку, повела меня въ темный корридоръ, гдѣ стояла ея свѣчка. Сначала она не обратила на меня никакого вниманія, но, взявъ свѣчку, посмотрѣла черезъ плечо и гордо сказала:

— Сегодня тебѣ надо идти въ эту сторону.

И мы направились въ неизвѣстную мнѣ часть дома. Корридоръ былъ длинный и, казалось, шелъ вокругъ всего нижняго этажа четыреугольнаго дома. Мы прошли только одну сторону четыреугольника; въ углу Эстелла остановилась, поставила на полъ свѣчку и отворила дверь. Насъ обдало дневнымъ свѣтомъ; я очутился посреди маленькаго мощенаго дворика, на противоположной сторонѣ котораго возвышался жилой домикъ, повидимому бывшій нѣкогда жилищемъ управляющаго или прикащика опустѣвшей пивоварни. На стѣнѣ этого дома красовались большіе часы. Подобно стѣннымъ и карманнымъ часамъ миссъ Гавишамъ, и эти часы стояли на девяти безъ двадцати минутъ.

Мы вошли чрезъ растворенную дверь въ низенькую комнату нижняго этажа. Въ ней было нѣсколько человѣкъ и Эстелла присоединилась къ обществу, сказавъ мнѣ:

— Ступай, мальчикъ, стань тамъ у окошка и подожди, покуда тебя не позовутъ.

Я послушался и стоялъ въ самомъ безпокойномъ состояніи духа, смотря на дворъ. Окно было почти въ-уровень съ землею и выходило на самый грязный и забытый уголокъ сада. Тутъ виднѣлись гряды съ сгнившими остатками капусты и посреди ихъ буковое дерево, обстриженное наподобіе пудинга; на макушкѣ выдавались новые отпрыски бураго цвѣта и неправильной формы, такъ-что верхушка пудинга казалась пригорѣлой. Вотъ что я думалъ, смотря на буковое дерево. Ночью выпалъ небольшой снѣгъ, но отъ него нигдѣ не осталось слѣдовъ, кромѣ въ этомъ холодномъ уголку. Вѣтеръ подымалъ съ земли снѣжинки и хлесталъ ими въ окно, какъ-бы сердясь на появленіе мое въ этомъ домѣ.