Большие Поляны

В небольшом хвосте очереди он разыскал все пять своих машин, по словам шоферов, успевших только-только подъехать. Он с необычной для себя поспешностью, почти с угодничеством поздоровался с шоферами, заглядывал им в глаза, по их поведению пытаясь определить, что делается в колхозе. Ему не терпелось узнать, как обстоит с Уфимцевым, но он решил сдержать себя, не торопить события, не показать шоферам своей заинтересованности. Вместо этого спросил, что за зерно привезли и откуда, спросил так, между прочим, чтобы отвлечь себя от мучившей мысли о событиях в колхозе, о причинах появления там Торопова.

— А вы что, не в курсе? — удивился кто-то из шоферов.

— Наш овес, Петр Ильич, — сказал Николай Коновалов, вынимая пачку болгарских сигарет в красивой упаковке. Шоферы, не скрывая любопытства, потянулись к нему за сигаретами.

— Так ведь мы выполнили все задания полностью, — пришла пора удивиться Векшину. — А овес этот в счет чего?

— Дополнительная поставка, — ответил Николай — Вернулся из Колташей Егор Арсентьевич, собрал собрание, говорит, надо помочь району. Вот и решили: отдать две тысячи пудов овса.

— А Торопов, председатель райсовета, зачем приезжал? — еще не теряя надежды услышать приятную новость, спросил Векшин.

— Так вот за этим и приезжал... по дополнительной поставке. Вчера собрание было, он тоже присутствовал, речь держал.

— Торопов уже уехал, — сказал Иван Лапшин, самый пожилой из шоферов. Он оценивающе, словно снимал пробу, затягивался болгарской сигаретой, морщился, пуская дым в нос, потом разглядывал сигарету, крутя ее перед собой. — Я утром под погрузку машину ставил, видел, как он на «газике» махнул куда-то через Санару.

У Векшина пересохло во рту, он смотрел на спокойно покуривающих шоферов и, кажется, не видел их.

— Ну, а на собрании, кроме хлеба, какой еще разговор был? — спросил он нетерпеливо, уже не таясь от. шоферов. — Насчет Уфимцева был разговор?

— Насчет Уфимцева? — переспросил Иван Лапшин. — Егора Арсентьевича? А какой о нем разговор может быть? Разве только спасибо ему от народа сказать... Егор свое дело знает: и колхоз не обидит, и начальство сумеет ублаготворить. Этот покрепче будет Позднина... Ребята, давай по машинам, а то очередь пропустим.

Словно кто под коленки ударил Векшина — у него подломились ноги. Он поискал, куда бы присесть, высмотрел кем-то брошенное в сторону от дороги прохудившееся ведро, пошел, сел на него. Ему бы пойти в контору, помочь шоферам быстрее протолкнуться в очереди, оформить документы, а он сидел, как чучело на огороде, на перевернутом вверх дном ведре, подставив спину ветру, и не мог найти в себе силы подняться. Уже не было рядом машин, они ушли вперед, и одинокая, скрюченная фигура Векшина на широкой поляне вызывала законное недоумение у прохожих...

Только дома, вернувшись в колхоз, Векшин узнал, что все его попытки свалить Уфимцева окончились, по существу, одним выговором. И этот выговор Уфимцев получил не за то, в чем обвинял его Петр Ильич, а как раз, наоборот, за то, на чем он всегда настаивал: за раздачу хлеба колхозникам.

Придя в правление на следующий после возвращения день, он прошел по коридору мимо закрытых дверей председательского кабинета, за которыми слышался негромкий разговор, зашел в свою комнату где сидел вместе с Поповым. Попова не было, и Векшин, сняв пальто и шляпу, сел за свой стол, словно приготовился поработать — почитать, пописать. Но ни писать, ни читать ему не хотелось, он этим и раньше не часто занимался. И стол ему был не особенно нужен — просто полагался по должности, и он его месяцами не открывал, а все свои документы и записи носил в полевой сумке.

Не успел он сосредоточиться, подумать о том, как себя дальше вести, как относиться теперь к Уфимцеву, дверь приоткрылась, и на пороге появилась Стенникова.

— Ты приехал? — спросила она, не заходя в комнату, спросила, как ему показалось, обрадованно. — Мне с тобой поговорить надо, не уходи, пожалуйста. Я сейчас.

Она ушла, оставив Векшина в недоумении: чему это Стенникова радуется? Не ему же, не тому, что он возвратился, — их отношения далеко не такие, чтобы радоваться друг другу.

И он, с плохо скрываемым подозрением, встретил вернувшуюся Стенникову.

— Ты где пропадал? — спросила она, доставая сигарету.

«Вон, оказывается, в чем дело! — злобно подумал Векшин. — У тебя не спрашивался!»

— Не пропадал, а по делам оставался... На элеваторе был, в райсоюзе, да мало ли у меня дел? Покa без контролеров обходился.

— Я в том смысле, — ответила Стенникова, чиркая спичкой и раскуривая сигарету, — что без тебя мы тут один вопрос решили... Хотелось твое мнение узнать, правильно ли поступили, дав согласие на две тысячи пудов?

— А чего теперь спрашивать моего мнения? От моего мнения хлеба в амбаре не прибавится.

— Пожалуй, твое мнение я и так знаю, — сказала Стенникова. — Скажи, Петр Ильич, только честно, как коммунист, на прошлой неделе ты был в Шалашах?

— Был. И на прошлой и на позапрошлой... А что? Может, у кого-то поросенок пропал, а на меня подумали, не я ли рубанул?

И он весело засмеялся, блеснул белыми зубами.