Большие Поляны

«Ленинская партия, — читал диктор, — враг субъективизма и самотека в коммунистическом строительстве. Ей чужды прожектерство, скороспелые выводы и поспешные, оторванные от реальности решения и действия, хвастовство и пустозвонство, увлечение администрированием, нежелание считаться с тем, что уже выработала наука и практический опыт. Строительство коммунизма — дело живое, творческое, оно не терпит канцелярских методов, единоличных решений, игнорирования практического опыта масс».

Он посмотрел на листок календаря, там стояло: октябрь, семнадцатое.

И сразу все — и жена со своими заботами об Ане, и сладкий чай, и недоеденная картошка ушли куда-то, отодвинулись, в памяти осталась, звучала, как колокол, фраза: «Строительство коммунизма... не терпит канцелярских методов... не терпит... не терпит...»

Он поставил стакан на стол, торопливо снял с полки шляпу, подхватил пальто и, под недоуменный взгляд жены, быстро вышел.

Не успел он войти к себе в кабинет, как появился Торопов. Еще с порога, не поздоровавшись, он крикнул Акимову:

— Слышал?

Акимов понял, о чем он спрашивал.

— Слышал, конечно.

— Ну как? — Торопов присел к столу, не раздеваясь, не снимая кепки. Он как-то широко, очень радостно улыбался, будто только что совершил немыслимый подвиг и еще не мог как следует успокоиться, — Кончился наш спор с Пастуховым. Кончился! В нашу пользу!

Он вдруг захохотал, вскочил с места, словно не знал, куда девать себя от радости, забегал по кабинету. Акимов следил за ним и тоже волновался, ему тоже хотелось вскочить и что-то делать, чтобы слова, услышанные по радио, превратились в реальность, пришли в действие. Но он переборол себя, вытащил из стола сигареты, закурил.

— А не рано ли радоваться? — спросил он Торопова, спросил, чтобы успокоить себя, услышать еще раз подтверждение своим мыслям. — Думаешь, будут какие-то изменения в политике? Или все по-старому останется?

— Будут изменения! — с уверенностью ответил Торопов. — Вот посмотришь. И прежде всего в сельском хозяйстве. Сама жизнь, само состояние дел в сельском хозяйстве зовет к этому, толкает в спину. Разве тебе не ясна передовая «Правды», — а ведь она исходит из решения Пленума, — что партии чужды прожектерство, оторванные от реальности решения и действия, увлечение администрированием, чего у нас за последнее время хоть пруды пруди. И ходить далеко не надо — тот же Пастухов, да и в области Пастуховых немало. Так что изменения будут.

— Твоими бы устами да мед пить, как говорили в старину.

И тут зазвенел телефон.

— Слушаю, — сказал Акимов, подняв трубку. По мере того как кто-то говорил с ним, Торопов видел, как менялось, мрачнело лицо Акимова.

— Буду обязательно, — сказал он и положил трубку.

— Что-нибудь неприятное? — присмирел Торопов, вновь опускаясь на стул.

— Да... Стенникова из Полян звонила, умер Позднин, бывший председатель колхоза.

— Знал немножко Позднина... Больной был человек, что ж тут удивительного?

— Да нет, он еще крепко держался. Тут другое. Стенникова говорит, от сердечного приступа. Зять умереть помог...

5

Похороны бывшего председателя колхоза Трофима Михайловича Позднина были назначены на два часа дня.

С утра шел дождь, но к полудню он перестал, выглянуло солнце, разогнав тучи, и стало хорошо: все вокруг умылось дождем — и зеленая отава на Кривом увале, и кладбищенская березовая роща, и голубеющее за рощей небо — чистое, без единого пятнышка. Как будто нарочно, чтобы сделать приятным последний путь Трофима Михайловича, — жил в трудах и заботах, так пусть его последний путь по земле будет светлым и достойным прожитой жизни.

Ко времени похорон около дома покойного собралось чуть не все население Больших Полян и Шалашей, — Трофима Михайловича, руководившего хозяйством в трудные послевоенные годы, колхозники крепко уважали: несмотря на некоторые особенности его характера, он был человек хороший, зря не обижал, заботился о колхозниках.