Большие пожары

Любопытные данные дал спектральный анализ. Им было обнаружено присутствие остатков какого-то легко распадающегося вещества. Оно давало три линии в зеленой, одну в оранжевой и одну в фиолетовой части спектра. Вот тогда-то Валентина Афанасьевна и замолчала, перестав отвечать на робкие — шопотком — вопросы Берлоги, судорожно сжимавшего чернильный карандаш.

Микроскопические доли таинственного вещества были извлечены (вместе с пыльцой), и Валентина Афанасьевна подвергла его действию переменных токов, очень высокого напряжения. Но, попрежнему, — в спектре оставались те же линии. Она увеличила вольтаж. Помещала пыльцу в вакуум с высокой температурой. Было только одно — несомненное возмущение катодных лучей, но вещество оставалось неизменным, никакая химическая реакция на него не действовала. Валентина Афанасьевна выключила рубильник. Подошла к окну и задумчиво глядела на лужайку парка.

Деревья уже покрылись золотом, багровел клен, осыпалась темная листва с каштанов. Над осенними астрами клумбы толклись две запоздалые зелено-желтенькие бабочки-капустницы. «Баба, баба и видно, — с отчаянием думал Берлога, — бросила все к чертям, любуется на бабочек, изволите ли видеть». Он даже зубами скрипнул.

— Скорее, послушайте, как вас, бегите, прыгайте в окно, — неожиданно крикнула Валентина Афанасьевна, и вся покрылась румянцем. Берлога, не рассуждая, рванулся к окну, раскрыл, прыгнул в сад, упал, встал, обернулся с раскрытым ртом. Валентина Афанасьевна топала ногой от нетерпения:

— Ловите, да скорее же! Слепой вы, не видите, вон они. Да бабочки же, капустницы…

Тогда Берлога припустился на длинных ногах по лужайке, размахивая шляпой, гоняясь за бабочкой. Валентина Афанасьевна кричала:

— Не задавите. Мне живую нужно.

Может быть, никогда еще не был так гениален Берлога, как в это осеннее утро. Он перепрыгивал через кусты, проносился по клумбам, подскакивал на высоту, немыслимую для нормального человека. И бабочку живую поймал. Подал ее Валентине Афанасьевне.

Тогда произошло то именно, чего она и ожидала. На крыло бабочки насыпаны были остатки пыльцы. Насекомое помещено под спектроскопом. Берлоге приказано считать секунды. (Он удивлялся потом, как не лопнуло сердце от этого ожидания.)

И вот, в свинцовой коробке, где помещена была бабочка, что-то с треском вспыхнуло. Прошел еще миллиард секунд — и Валентина Афанасьевна оторвала глаз от окуляра спектроскопа. Лицо ее, глаза — сияли так, как ни у одной девушки даже в величайший миг любовного счастья.

— Восемь линий газового спектра: линия гелия… линии эманации радия… и три линии того элемента… Того…

Она не могла говорить, положила руку на горло:

— Слушайте, как жалко, что вы ничего не понимаете… Ну, да поймите же, что я открыла новый элемент…

······························

— Ах, вы про эти пожары… Да, да, вам нужно для газетной заметки… Ну, пишите… Видимо…

— Видимо, — прошептал Берлога, полетев чернильным карандашом по блок-ноту.

— …жизненная энергия бабочек в ту минуту, когда бабочка находится в полете, то есть выделяет в изобилии жизненную энергию, производит чрезвычайно интенсивный атомный распад элемента, до сих пор нам неизвестного, а теперь известного… И, в свою очередь, эманация при распадении этого элемента разлагает азот воздуха, причем происходят выделения атомов водорода и воспламенение его… Поняли, записали?..

— Постойте, постойте, я немного запутался, тут такие слова, специальные… Валентина Афанасьевна, поедемте лучше в редакцию, у нас там сидит спец по водороду…

Алексей ТОЛСТОЙ

Мих. СЛОНИМСКИЙ Глава XVIII. Сумасшедший дом

Спец по водороду, он же заведывающий научным отделом «Красного Златогорья», выслушав разъяснения Озеровой, сунул конец галстуха в рот, пожевал задумчиво, выплюнул, многозначительно кивнул своей рыжеватой, длинной, как огурец, головой и склонился над блок-нотом.

— Энергия, — бормотал он, — да… гм… А эманация?

Он с сожалением пожал плечами, перечитал исписанный листок, отложил его в сторону и придвинул блок-нот профессорше.

— Прошу все так же записать. Вы не беспокойтесь в смысле стилистики. Я сам потом пройдусь по вас карандашиком.

И он снисходительно улыбнулся.

Берлога, сдав профессоршу водородному спецу, направился к редактору.

Кабинет провинциального редактора был не слишком обширен. Стол, заваленный гранками, рукописями, газетами, занимал половину комнаты. Табачный дым уходил в открытое окно. Пускал дым не один Пожидаев. Беренс, шагая от окна к двери и обратно, ожесточенно курил папиросу за папиросой.

Когда Берлога отворил дверь, он лицом к лицу столкнулся с предисполкома и на всякий случай проговорил:

— Извиняюсь.

Беренс поглядел на него невидящими глазами, повернулся и вновь зашагал по кабинету. Берлога не решился зайти к редактору: может быть, беседа с предисполкома — секретная? Он остался за дверью.

В кабинете зазвонил телефон. Берлога услышал бас Пожидаева:

— Товарищ Корт? Да… сейчас едем. С Беренсом, да.

И редактор с предисполкома прошли мимо репортера, не заметив его.

Автомобиль примчал их к ЗУР'у.