Большое небо

Сонин номер Гарри изучал как Шекспира. Интересная драматургическая траектория (одно из любимых словечек мисс Рискинфилд). Сонин номер закрывал первое отделение и строился на допущении, что он… она – оперная дива, визгливое сопрано, которой так и не выпало шанса спеть великую арию. (На сцене все было занятнее, чем в пересказе.) Первую половину Сониного номера зал ерзал, свистел и бубнил – многие приходили только на Баркли Джека, а не на громилу в туфлях.

– Но ты всегда их завоевываешь, – сказал Гарри Соне.

– Спасибо, мась, что разъяснил мне мой собственный номер, – ответил тот.

– Извини, – сказал Гарри, однако не отступил: – Но мне нравится, как ты это делаешь, – ты по правде смешная и, как бы это… безрассудная. – (Гарри и сам был не прочь научиться безрассудству.) – А к финалу… – («У-у, пупсик», – загадочно вставил Соня), – они тебе рукоплещут, как великому герою. Гениально.

Соня промышлял преображением, и Гарри это нравилось. Может, он тоже станет другим человеком, если поменяет имя? Как бы его звали, если б он прикинулся дрэг-квин? (Маловероятно, ему бы духу не хватило.)

– Гедда Гоблин?[44] – предположил он. – Лин Олеум?

– Чутка невнятно, мась.

У Сони была знакомая дрэг-квин по имени Гиста Мин и другая, которую звали Мисс Сьонер, – явно ненастоящие имена. И еще одна, Анна Рексия – вообще ни в какие ворота. Как там Эми, интересно, – съела сэндвич с хумусом?

До того как отец женился на Кристал, ее звали Кристал Олмаз. Вроде не бывает таких имен. Кристал поведала Гарри по секрету, что это ее «сценический псевдоним».

– Ты выступала на сцене? – оживился Гарри.

– Ну так… – неопределенно ответила она.

Отец говорил, Кристал была гламурной моделью, «только топлесс», будто это достижение, причем скорее его, чем ее.

Не достижение, а унижение, утверждала Эмили. Эмили порой бывала резка в оценках, особенно в оценках Кристал. Называла ее «эрзац-женщина». Гарри и Эмили знакомы с детского сада – сопротивляться поздновато.

– Твоя мачеха – ну, не то чтобы икона феминизма, согласись.

– Да, но она хороший человек, – вяло отбивался Гарри.

И нельзя не восхититься тем, сколько труда она вкладывала в свою внешность – почти как Соня.

(– Выкуси, Донателла[45], – высказался Соня, когда Гарри показал ему фотографию. Вообще-то, Гарри показывал Каррину, но Соню больше заинтересовала Кристал, тоже затесавшаяся в кадр.)

Слово «эрзац» Гарри опознал – так говорила мисс Рискинфилд. Эмили ужасно обломается, когда узнает, что осенью мисс Рискинфилд не вернется в школу. Эмили была устрашающе умная. Читала «Улисса» и «Поминки по Финнегану» на каникулах «для развлечения». От шоу в «Чертогах» у нее бы волосы встали дыбом.

Кристал была умнее, чем полагала Эмили, – умнее, чем полагала сама. Например, круто, хотя и неохотно играла в шахматы, хотя всегда прикидывалась тупой. И надо нехило врубаться, чтобы переварить (скажем так) науку «чистого питания». Порой Кристал такое выдавала – можно подумать, защитила диплом по нутрициологии. «Понимаешь, Гарри, с витамином Б-двенадцать такая штука…» – и понеслась. Гарри считал, она «зажегши свечу, ставит ее под кровать»[46] – так мисс Рискинфилд говорила про него самого на последнем родительском собрании в прошлом триместре.

– Кровать мисс Рискинфилд, – ухмыльнулся отец, вернувшись домой. – Глаз бы порадовался.

Отец порой кошмарно пошлил. Видимо, считал, что от этого Гарри станет мужчиной.

– А ты хочешь, мась? – спросил Соня. – Быть мужчиной? А то это удовольствие сильно преувеличивают, уверяю тебя.

– Может, Полли Эстер? – предложил Соне Гарри (его несло). – Или Мать Има Чех? Филлис Тайн! Хорошее, кстати. Тебе подойдет, ты же сама оттуда.

(– Ты больно увлекся дрэгом, Гарри, – сказала Эмили. – Культурная апроприация, имей в виду. – Вот это она явно почерпнула у мисс Рискинфилд.)

Из гримерки Баркли Джека донесся грохот (что-то упало), а затем рев (рассвирепел хозяин гримерки).

Соня сигаретой указал на дверь и спросил:

– Эта сволочь опять тебя мордует?

Гарри пожал плечами:

– Да ничего.

– Он бесится, потому что его больше не кажут по телику, – сказал Соня. – И вдобавок он жирный пиздюк.

Если бы отец Гарри услышал, какие слова произносит Соня, он бы Соне, наверное, врезал. Отец и сам произносил ужасные слова, ничем не лучше тех, что сыпались из Сониных пухлых губ, но это как будто не считалось. Правила у отца были для других, особенно для Гарри.

– Потому что надо быть лучше, – объяснял отец. – Делай, что я говорю, а не что я делаю.

Гарри надеялся, что с Соней отец не повстречается никогда. Эти двое в одной комнате – не, в голове не укладывается.

Гарри опять постучался в гримерку и заорал:

– Две минуты, мистер Джек!

– Короче, будет тебе пакостить, – сказал Соня, вместе с Гарри выслушав сдобренный матерщиной ответ Баркли Джека, – напомни ему про Бридлингтон.

– Бридлингтон? – переспросил Гарри. – А что в Бридлингтоне?

– Что было, то сплыло, мась. Сам понимаешь – что было в Бриде, останется в Бриде[47]. Если то есть тебе повезет.