Большое Сердце

Эти два переживания взаимно усиливали друг друга. У меня-то еще были и способы избежать его немилости, и достаточное состояние, чтобы искать поддержку и высокое покровительство в ином месте, раз уж я лишился его расположения. А у Агнессы не было ничего. Этот человек принес в жертву ту, которая изо всех сил старалась искренне привязаться к нему. Он был способен отнять у нее все, чем она владела. Судя по тому, как Карл поступал с теми, от кого отрекался или кого прогонял, вряд ли можно было ожидать, что он проявит щедрость к той, что оказалась в немилости, тем более что он подпал под влияние соперницы, которая постарается стереть всякую память о своей предшественнице.

Вот какие чувства обуревали меня, заставляя искать выход своей ярости. Прильнувшая ко мне Агнесса, близость наших слившихся в объятии тел, очевидная уязвимость нас обоих под обманчивым покровом теплых одеял, в которые мы кутались, – все это, как никогда прежде, толкало нас к сближению.

Физическое желание превозмогло целомудрие наших обычных дружеских отношений. Я поднес руку к ее груди и попытался убрать прикрывавшую ее тонкую шелковистую ткань. Агнесса прижала мою руку, и эта слабая попытка отказа окончательно убедила меня, что мое страстное желание не является грубым насилием. Если бы она не отреагировала на мое прикосновение, я бы решил, что злоупотребляю ее слабостью. Тогда как, выразив свою волю – пусть ее жест и означал сопротивление, – она показала, что отдает себе отчет в происходящем, и тогда возможное согласие имело бы истинное значение. В самом деле, я вскоре ощутил, что, отторгая мои ласки, она вызывает их. Пытаясь оттолкнуть мои руки, она указывает им дорогу. Мне случалось обнимать ее, но вполне невинно, так что на этот раз у меня было такое чувство, будто я открываю ее тело. Я был поражен, ощутив, какая она хрупкая. В то же время, какими бы нежными ни были ее члены, грудь, живот, я ощущал их упругость, полноту жизни и неожиданный жар. Ее не окутывал привычный пряный цветочный аромат, от ее белой кожи исходил чуть терпкий запах, усиливавший мое желание. Она более не могла игнорировать очевидное, и, если она более не протестовала, это означало, что ее охватило такое же желание. Было бесполезно пытаться это скрыть. Она пристально взглянула мне в глаза, прижимая мои руки, а потом восхитительно неспешно сама приникла к моим устам. После долгого поцелуя она натянула на нас покрывало, и в полумраке льняных простыней, сомкнувшихся вокруг нас дивным природным коконом, слились наши тела и боль, ласки и бунт. И в пылающем костре этого сладострастия, пока текло время нашей любви, раны, горечь, разочарования – все вспыхнуло и мгновенно выгорело, расплавив наши души и соединив их. Чтобы быть верно понятым, замечу, что в бесценном даре этого мига не было ни грана удовлетворения от одержанной победы или мужского тщеславия. И даже по прошествии времени, а может, и благодаря этой дистанции я ощущаю этот миг как поворотный момент всей своей жизни. Все оттого, что это был миг напряжения, я бы даже сказал, раздробления на две полярные силы такого накала, какого я и представить себе не мог. С одной стороны, наше слияние, предельное соединение плоти, было совершенным. Сбылись все наши предчувствия: наше взаимное влечение не было ни заблуждением, ни ошибкой, а именно знаком того, что мы на веки вечные предназначены друг для друга. Но в тот миг, когда все совершилось, этот союз оказался омрачен ощущением изначальной вины. Мы уничтожили расстояние, благодаря которому нам было возможно быть рядом. Мы переступили черту, и теперь на нас должно было обрушиться все: гнев короля, угрызения совести Агнессы, мой возраст и зыбкость моего теперешнего положения. Мы словно разбили сосуд, наполненный кровью, и наши тела оказались вдруг забрызганы, запятнаны наказанием, которое не заставит себя ждать.

Следовало бы немедленно все бросить и бежать. Но любовь дает энергию лишь для того, чтобы поддерживать ее собственный огонь, а наслаждение оставляло нам силы лишь для того, чтобы вновь слить нашу плоть. Угрожавшая нам опасность лишь подстегивала желание любить. Чем острее мы ощущали, что это начало и есть конец, тем сильнее нами овладевало безнадежное стремление продлить падение.

Единственной мыслью, мелькнувшей у меня в момент, когда отхлынуло наслаждение, было понимание того, что до сих пор я никогда не любил и что Провидение даровало мне огромную милость, позволив вкусить, пусть всего-то раз, такое счастье.