Большое Сердце

Я понимал, что благодаря подобным эпизодам смогу продержаться еще какое-то время. После Нормандии пришлось аналогичным образом действовать в Гиени, где королевские войска начали наступление на еще принадлежавшие англичанам укрепленные пункты. Каждая военная кампания помогала мне выиграть время и еще немного отдалить опасность. Однако я знал, что затишье обманчиво. А если бы я забыл об этом, один эпизод мне бы живо напомнил, что гнев короля, подобно молнии, может в любой миг обрушиться на кого угодно. Я имею в виду приговор, вынесенный Ксенкуэну[38]. Жан де Ксенкуэн был моложе меня, и карьера его была всецело связана с королем. Тем не менее у нас имелось немало общего. Выходец из Берри, как и я, он был скромного происхождения, занимался финансами, стал казначеем и генеральным сборщиком налогов; он был представителем короля в Генеральных штатах Лимузена, а я исполнял те же функции в Лангедоке, последние два года мы вместе заседали в Королевском совете. Опала Ксенкуэна сопровождалась мерзкими доносами. В суде у него не было ни малейших шансов. По всему, за что его приговорили, главным выходило то, что он должен возместить королю шестьдесят тысяч экю. С самого начала этого дела я решил, не дожидаясь суда, ускорить предпринятые мною шаги, чтобы не попасть в подобную ситуацию. Однако рассмотрение поданного мною прошения зарегистрировать меня как гражданина Марселя продвигалось медленно. Я задействовал своего тамошнего агента, чтобы решить вопрос поскорее. Однако нельзя было, не привлекая излишнего внимания, внезапно переехать из Монпелье в Марсель. Все же мне удалось сделать так, чтобы наши суда подолгу стояли в марсельском порту, я также обеспечил увеличение доли провансальских товаров в наших грузах.

Под строжайшим секретом я отправил Жана де Вилажа к королю Арагона и Обеих Сицилий. Он привез мне пропуск, благодаря которому я сумел перевезти часть моего имущества в Неаполь.

* * *

Внешне ничего не менялось. Король был со мною любезен, и нередко мне перепадали его милости; такое отношение заставляло всех и едва ли не меня самого поверить, что он по-прежнему весьма расположен ко мне. И все же обстановка ухудшалась. Удаление Брезе, ослабление влияния Дюшателя[39], грубость Дюнуа, усиливавшаяся по мере того, как он одерживал победы и богател, – все это ослабляло мои позиции при дворе. Возле Карла появлялись новые люди, они становились все влиятельнее. Некоторые из них числились среди моих должников, что мне совсем не нравилось. В этом мне виделась не столько угроза, сколько неудобство: я по опыту знал, что у большинства людей, за исключением нескольких благородных душ, которые не осуждают ни себя, ни других на этом свете, чистосердечие плохо сочетается с унижением, порожденным долгами.

Этих новых приближенных Карла я по большей части игнорировал, держась с ними отстраненно. Сам того не зная, я больно ранил их самолюбие. Однако мое поведение вовсе не было продиктовано презрением, тут сказывалась усталость. Я не чувствовал в себе сил выстраивать товарищески-доверительные отношения и, говоря начистоту, испытывать дружеские чувства, подобные тем, что связывали меня с людьми, которые вошли в мою жизнь десять-пятнадцать лет назад, а ныне удалились от дел или перестали откликаться на зов.

Мое гигантское состояние, наряду с печальным безразличием, накрывшим меня после кончины Агнессы, сделало мое поведение официальным, возведя некий барьер. Даже мои движения стали медлительными, шаг сделался грузным. Это вдруг открылось мне в Туре в разгар зимы и в преддверии годовщины смерти Агнессы. Весь день я проработал в Казначействе вместе с новым счетоводом, которого нанял Гильом де Вари. Гильома окружало множество молодых служащих, прилежных и сообразительных, несмотря на юный возраст. Это был день Богоявления, и я понимал, что тех, кто недавно женился, ждут близкие, чтобы скромно отметить праздник.