Большое Сердце

В общем, я так и не научился жить без страсти, которая избавила бы мой дух от тирании настоящего. На краткий миг этой страстью стала любовь к Масэ. Позднее схожее чувство подпитывало мою тягу к Востоку. Затем настал черед коллекционирования феодальных замков. Я считал эту зависимость некой слабостью, тайной, но необходимой и даже желанной, которая дарила мне радость жизни. Я завидовал своим компаньонам. Жан де Вилаж умел довольствоваться сиюминутным, он стремился лишь к реальным материальным благам здесь и сейчас. Что касается Гильома, то вещи не доставляли ему наслаждения. Он жил мирной жизнью обывателя. По роду деятельности ему приходилось заниматься чем-то абстрактным: покупать, продавать, спекулировать, ввозить, вкладывать капитал, – но все это ему нравилось. Ни тот ни другой не разделяли моей страсти. Жану она давала возможность устраивать праздники. Он частенько просил меня одолжить ему одно из моих поместий и привозил туда веселую компанию. Гильом восхищался моими деловыми способностями, не понимая, однако, моих целей. Он считал, что у меня, несомненно, есть серьезные причины скупать феодальные поместья, причины, разумеется, веские, то есть сравнимые с его собственными.

До короля тоже дошли слухи о моих приобретениях. Нимало не разгневавшись, он превратил это в повод для насмешки. Обветшавшие замки, которые я коллекционировал, не вызывали в нем ни зависти, ни ревности. Он дал понять, что жалеет меня, и выразил радость, что за мной водится грешок, слабость, явное следствие моего слишком скромного происхождения.

Королю доставляло огромное, ни с чем не сравнимое удовольствие проникать в тайны своих приближенных, делавшие тех уязвимыми. Поэтому он продолжал бесстрашно демонстрировать собственную слабость, зная, что в любой момент может раскрыть наши.

* * *

На протяжении пяти лет, от перемирия с Англией и до окончательной победы над принцами крови, король много времени проводил в разъездах. Заседания Совета зачастую проходили в удаленных городах, где он стремился укрепить свою власть. Я старался совмещать свои поездки по делам Казначейства с этими собраниями, возглавляемыми королем. Но мне это редко удавалось, поэтому виделись мы нечасто. Между тем однажды он выразил желание, чтобы я его сопровождал. Он должен был отправиться в Лангедок и знал, что у меня там есть дела. Мы двинулись в путь из Блуа. Наша поездка не была похожа на военную кампанию, так как эти южные провинции всегда были верны королю. Он спешил вернуться. Для поездки он распорядился выделить легкий эскорт, такой, чтобы мог защитить нас от возможного нападения разбойников. В общем, я оказался с королем практически один на один.

Мы провели эти две недели вместе, в таком близком общении, которого больше никогда между нами не было. Иногда я даже забывал, кто он, когда мы смеялись над историями, которые он рассказывал, когда пускали наших лошадей вскачь по песчаным равнинам, когда по вечерам укутывались в меха, сидя у бивачного костра. Приближалось лето; ночи стояли теплые, небо было усеяно звездами. Мы мылись в ручьях, где вода была почти ледяной. Поскольку я был единственным, кто составлял королю компанию во время этих омовений, мне представилась возможность рассмотреть его тело, обезображенное нуждой, испытанной в детстве, его синеватую, лишенную тепла кожу, сутулую спину. Я знал, что, увидев недостатки, которые, казалось, ничуть его не беспокоили, я совершил серьезный проступок, за который он однажды меня упрекнет. В свою очередь, я открыл его взгляду секрет моей впалой грудной клетки, однако чувствовал, что этой мелкой монетой не искупить моего преступления.

Чем больше я его узнавал, тем больше понимал, насколько он опасен – оскорбленный, завистливый, злобный, никому не оставляющий шанса ускользнуть. Все это я уже знал и предчувствовал последствия, но не мог защититься от этого.

Одним из открытий, сделанных мною во время той поездки, было умение Карла слушать. Его идеи рождались не только из собственных размышлений или интуитивных прозрений. Они возникали после неспешной переработки бесчисленных речей, которые ему приходилось выслушивать. Когда его интересовала какая-то тема, он перехватывал инициативу в разговоре, задавал вопросы, руководил вашим рассказом. Применяемая им майевтика[18] подействовала и на меня; я был удивлен, когда в разговоре с ним обнаружил, что у меня возникли новые идеи, которые он сумел заставить меня изложить и, возможно, даже породить.