Большое сердце

На востоке чуть брезжило солнце, начинался еще один будничный солдатский день. В Ставку по проводам ушла еще одна сводка: «За истекшую ночь серьезных столкновений с противником не было. На ряде участков шла перестрелка и проводилась разведка боем…»

Е. Ружанский НА ПОЛУОСТРОВЕ Стихи

На полуострове на Кольском
Полночная лежала мгла,
Она в пути по скалам скользким
Помощницею нам была.

Невидимые, шли мы рядом

     Во вражий тыл.
Шагай, молчи…
От бомб, от мин и от снарядов
Над салмой[2] скалы горячи.

«Еще вперед!»

     Колючий ветер
Пронесся, душу леденя.
Мы шли, забыв про все на свете,
И лишь о мире нашим детям
Мы думали среди огня.

«Вперед!

Победы час ускорим!»
Над салмой скалы горячи.
С зарницами снарядов споря,
Горит над Баренцевым морем
Сиянье севера в ночи…

И враг не устоял пред нами.

Мы были тем еще сильны,
Что солнечное
                       мира знамя
В сердцах несли
Сквозь тьму войны!

Ю. Хазанович ФЛАГ СВОБОДЫ Рассказ

Со стариком я познакомился в бухте, где он рыбачил, и сразу угадал в нем моряка. Он был коренаст и кряжист, из-под ветхого пиджака виднелась тельняшка, на которой синие полосы выцвели, а белые потемнели. Походка у него была сильная, напористая, казалось, он все время идет против ветра.

Мы познакомились. Звали его Гордей Васильевич Сокол. Он действительно был моряком, плавал когда-то на «Потемкине», потом на «торговцах» — торговых судах, но по старости давно «пристал к берегу».

Сыновья Гордея тоже пошли по «морской линии»: младший служил на Балтике, прошлым летом приезжал в отпуск, а старший принял смерть на море в первый год Отечественной войны.

Гордей давно овдовел и жил один в своем домике у самой пристани. Но в ту осень, когда все кругом горело, когда, казалась, горела даже земля, осенью сорок первого года, дом сгорел, только чудом уцелела маленькая тесная боковушка. В этой боковушке он и жил сейчас. Работал Гордей, в порту и в свободное время рыбачил, не столько ради заработка, сколько для удовольствия.

Гордей показал мне на большой гладкий камень, а сам уселся прямо на песке, возле корзинки, полной черных головастых бычков, от которых пахло морской глубиной. Он снял картуз с облупившимся лакированным козырьком, пригладил седые жесткие волосы, потом достал из кармана кожаный кисет и аккуратно сложенный газетный лист, потертый на сгибах.

Закурив и откашлявшись, Гордей спросил, откуда я, что занесло меня сюда. Я объяснил, зачем приехал в эти края, но, взглянув на старика, понял, что он не слушает меня. Обняв свои костлявые колени, Гордей смотрел в море, щуря светлые, чуть насмешливые глаза под мохнатыми седыми бровями.

Море лежало в огромной каменной чаше. С трех сторон над ним возвышались темные горы, а с четвертой стороны гор не было, будто разбилась чаша, и море выплеснулось, ушло далеко-далеко и слилось с небом.

Солнце спускалось за горы. Вдали, где море стало темно-синим, на воде появилась алая трепещущая полоса.

— Как светит! — тихо сказал Гордей.

— Что светит? — спросил я.

— Разве ты не видишь?

Я снова посмотрел на море, но не увидел там ничего, кроме огненной полосы заката.

— Светит, светит… — задумчиво покачал головою старик.

Он взглянул на меня, и в его прищуренных глазах мелькнула умная и немного лукавая улыбка человека, который знает то, чего не знают многие.

— Флаг это потемкинский… — прошептал Гордей, наклоняясь ко мне и показывая рукой на море. — Чудно́е дело: его уж там нету, а море все еще светится.

Старик неторопливо затянулся несколько раз подряд и заговорил. Он говорил о первой русской революции, о Черноморье, о мятежном броненосце «Потемкин», который никогда не забудут советские люди…

— По всей как есть русской земле шла революция, — рассказывал Гордей. — Рабочий народ взял оружие и выступил против царя.

Пришла буря и сюда, на Черноморье. На нашем корабле, на «Потемкине», матросы расправились с офицерьем и подняли красный флаг. Красный флаг…

Много всяких флагов перевидело Черное море. Но такой флаг никогда еще не красовался над его просторами. Да что там Черное море! Ни над одним из морей в целом мире до того дня не поднимался красный флаг!

Грозный наш броненосец маячил в море, нагонял страх на всех врагов революции. Царь приказал: усмирить «бунтаря». Посылал военные корабли, чтоб задушили восстание на броненосце, чтоб сорвали с его мачты флаг свободы. А матросы военных кораблей не стали стрелять в своих товарищей.

Тогда царь распорядился: не давать «бунтарю» ни угля, ни провизии! Так вот и бродил «Потемкин» дни и ночи, один во всем море.