Большое сердце

И милиционер бесшумно и вместе с тем быстро стал подниматься по ступенькам.

Степа, недовольный и расстроенный, прижался спиною к стене и стал наблюдать, прислушиваясь к каждому звуку.

Перед ним поднималась темная, узкая чердачная лестница, и никого не было на ней видно.

Вдруг Степа услышал какой-то шорох. Он встрепенулся, прислушался. Ему послышалось, что там, наверху, кто-то затопал, застонал. Степа оглянулся — никого вокруг не видно. Темнота и тишина стояли здесь, рядом, плечом к плечу, притаившись, как два злодея.

Колени Степы задрожали мелко и часто. Мороз прошел по коже. Степа шагнул вперед и немного успокоился. Через несколько секунд, окончательно овладев собой, он уже взбирался по лестнице.

Добравшись до чердака, Степа услышал громкий окрик милиционера:

— Стой!

И в ту же минуту какая-то длинная фигура прыгнула с крыши через слуховое окно на чердак. По крыше тяжело прогремели сапоги, и снова послышалось:

— Стой!

Тогда та же длинная фигура метнулась от окна к лестнице. Степа понял: это сигнальщик. Не раздумывая, Степа бросился ему под ноги, и тот со всего размаха грохнулся наземь, ударившись головой о дверной косяк.

Незнакомец глухо застонал, выругался, заворочался, но подняться на ноги не смог.

Милиционер был уже на чердаке и поясом связывал ему за спиной руки.

— Слушай, паренек, — сказал Степе милиционер, — там, на крыше, посмотри, не твой ли приятель. Опередил он нас с тобой, дружище…

Степа вскочил на крышу.

Возле дымовой трубы лежал навзничь Миша Корольков. В одной руке у него был зажат кирпич, а в другой — обрызганный кровью погасший фонарь, отнятый у сигнальщика…

Увидев товарища, он приподнялся:

— А этот где? Не убежал?

— Нет, не убежал, Мишенька, не убежал.

— Хорошо! — проговорил Миша счастливым голосом и, выпустив из ослабевших рук кирпич и фонарь, обнял Степу за плечи.

М. Гроссман ТРОЕ СУТОК Рассказ

В бархатном небе висит неподвижно луна.

Холодные и мертвые лучи мерцают в воздухе.

Земля вспухает от воды. Мутные потоки распирают берега ручьев, покачивают водоросли на болоте, оголяют у сосен могучие узловатые корни.

Неподалеку чернеют горбатые дзоты, тускло блестит колючка на кольях.

Вторые сутки лежат перед пулеметными гнездами разведчики Смолин, Номоконов и Швед. Позади, спрятав за чахлый кустарник головы, таятся Роман Пайчадзе и Анисим Бядуля. Вымокли все до нитки, проголодались, выругались в душе всеми словами, какие известны.

Швед несколько раз подползал к старшине. Мелко стучал зубами и шептал быстро и раздраженно:

— Старшина! Давай греться.

— Нет, сержант.

Прищуренные, красные от напряжения глаза Смолина сведены в одну точку. Это — вражеский дзот, выбранный для нападения. Смолин не уйдет из трясины. Он будет лежать здесь еще сутки или еще десять. Приказ есть приказ, леший возьми и Гитлера и болото!

Первый гвардейский корпус готовится к атаке. Штабу нужно знать, что здесь у врага? Есть ли тяжелые пушки у бригады «Мертвая голова».

Приказано идти в разведку боем.

Тяжела такая разведка и опасна!

Надо безоплошно добраться до противника, свалиться на него, как беркут на волка, и заставить огрызаться. Тогда и засечь по звуку, по вспышкам орудия и пулеметы.

Дзот, выбранный старшиной для нападения, — на левом фланге бригады. Меж дзотом и блиндажами соседней дивизии — болото. Разведчикам выгодно это: сбоку не ударят.

Двадцать шесть часов лежит перед окопами разведка — днем отползает в кусты, ночью снова тянется сюда.

— Чего ты ждешь? — шипит Швед, лежа возле Смолина.

— Экой ты торопыга, — хмурится старшина. — Потерпи.

Арон и сам понимает: гитлеровцы на автоматные очередишки разведчиков не ответят пушками и пулеметами. Не клюнут на такую приманку мертвоголовые. Смолин прав: выжечь надо их из дзота и забраться туда самим. Тогда разговор иной: враги решат, что русские пробились на левом фланге.

Старшина заметил: в полночь гарнизон дзота уходит в тыл, — может, на отдых, может, на кормежку. У пулеметов, небось, остается лишь один дежурный. Прошлой ночью так было. Если и нынче так, разведчики погладят врага против шерсти.

Луну затягивают облака. Начинает уныло бубнить дождик.

Спать хочется! Смолин пытается совладать с дремотой и… закрывает глаза. Просыпается он от шепота Шведа:

— Саша, уже полночь, а они все еще в дзоте. Начнем, что ли?

— Иди, Арон, к черту! — беззлобно ругается Смолин. Швед молча отползает на свое место.

Днем в болотине нечеловечески трудно. Утопаешь по плечи в грязной воде, не высунешь головы из кустов. Не пошевелись, не пророни ни слова. Пустая оплошка и — все под нож: и дело, и жизни. Один звук, луч, упавший на автомат, нож, загремевший о ложе, кашель — и тебя засекут огнем.

А комары! Ужасная это гнусность на войне — комары! Грызут тебя сквозь ватные куртки, свистят над головой. И покурить нельзя, чтоб отпугнуть их дымом. Тьфу, подлость!