Большое сердце

Член Военного Совета весь этот день был у Широкова. Назаров, заходивший в кабинет командующего с текущими делами, слышал только обрывки разговоров. Но и по ним он понял, что сегодня ночью ожидается принятие важного решения. Он видел, что маршал, один задумавший эту операцию, один сейчас и принимает решение.

Жабко прилетел на самолете через пять часов после того, как его вызвали. Он вошел в приемную, прихрамывая, опираясь на палку.

— Маршал у себя? Здоров? — торопливо спросил он, счастливый, что сделал все, что ему приказывали, что он может рассказать приятные новости.

— Очень вас ждет, — сказал Назаров.

— Да? Ну, провожай…

Назаров отворил дверь, пропуская впереди себя Жабко.

— О! — воскликнул Широков, увидев Жабко. — Завоеватель Германии! — И тут же испуганно спросил: — Что с ногой?

— Пустяки, — небрежно ответил Жабко. — Царапнуло осколком. Позавчера немцы наш штаб пытались захватить. Пришлось отбиваться.

Широков и Жабко обнялись и трижды поцеловались. Табачников крепко пожал руку.

— Рассказывай, что там у вас, — нетерпеливо потребовал Широков.

— На Одер вышли, — сказал Жабко, усаживаясь и устраивая поудобнее раненую ногу. — Сейчас готовят переправы. Ночью танки и орудия будут на том берегу Одера. Моя пехота уже там.

— А Матвеев?

— Его передовые части наводят переправы. К ночи подойдут и главные силы. Очень хорошо себя пехотинцы ведут. Почти не отставали от нас. Плацдармы обеспечены, но бои будут сильными. Нужно побольше артиллерии, авиации.

— Дадим, все дадим. А без тебя Матвеев справится?

Жабко ответил не сразу.

— Справится, конечно, и без нас, но… Да, тяжеловато будет. Главное, нужна артиллерия. Немцы готовятся бросить танки, мы чуть-чуть опоздали, а то перебрались бы по льду через Одер. А теперь немцы открыли шлюзы, вода поднялась. Сразу всю артиллерию не перетянешь.

Жабко, понимая, что вызов его в такой решающий момент операции, когда войска должны прочно закрепить плацдармы на Одере, связан с чрезвычайными обстоятельствами, вопросительно посмотрел на Широкова.

— Пойди сюда, — позвал его командующий, подходя к карте на стене.

Жабко, хромая, приблизился и стал рядом, опираясь на трость. Широков дал ему время вглядеться в схему.

— Видишь? Сейчас надо браться за решение этой задачи, и мы собираемся поручить ее тебе. Матвеев один будет удерживать плацдармы.

— Уже есть приказ?

— Нет, — сердито сказал Широков, заподозривший, что у Жабко есть какие-то возражения. — Приказа нет, и его может не быть. Сегодня ночью буду просить Ставку разрешить эту операцию.

— Триста километров, — подсчитывал вслух Жабко. — Танки дойдут. Надо будет сбросить нам по пути с самолетов горючее. Это возможно. Операция интересная. — Он повернулся к Широкову с загоревшимися глазами. — Буду рад, если эту операцию доверят мне.

— Но это еще не все, — испытующе продолжал маршал. — Я держал в секрете потому, что боялся всякой случайности. Начало операции завтра же, а конец через неделю, и сразу же назад — к Одеру, на плацдармы. Весь смысл этой операции в ее внезапности и маневренности. Этим появлением танков мы окончательно запутаем противника.

— Вернусь в срок назад, — решительно заверил Жабко.

— Вот видишь, — произнес довольно Широков, обращаясь к Табачникову. — Вот как решают солдаты. А у теоретиков десятки сомнений. Быстро Колегаева, — приказал Широков Назарову.

Когда через десять минут начальник штаба вошел в кабинет командующего с папкой под мышкой, Широков сухо спросил:

— Приказ, у вас готов? — подчеркивая этим твердость принятого решения.

— Да.

— Давайте.

И все четверо углубились в чтение приказа.

Ночью состоялся разговор командующего фронта со Ставкой. При нем присутствовал и Жабко. Ставка дала согласие на эту операцию, и полчаса спустя после окончания разговора с Москвой Жабко уже летел на самолете в свой штаб, с тем чтобы утром первые части смогли выйти на марш.

9

Темное небо, словно отражавшее хмурую землю, моросило мелким дождем. Сухая морозная погода сменилась гнилыми влажными днями.

Это уже была Германия. Широков остро вглядывался во все, что встречалось на этих первых километрах недавно отвоеванной немецкой земли. Вереницы немок и пожилых немцев с тусклыми, серыми, осунувшимися лицами, с рюкзаками за плечами, толкая перед собой груженные узлами и чемоданами коляски, брели по краям узкой дороги, обсаженной березами со стволами, забрызганными грязью тысяч машин.

Мелькали деревни с аккуратными беленькими домиками под высокими черепичными крышами. Маленький палисадник, где зеленели аккуратно подстриженные кустики. Но были и выгоревшие дома с пустыми глазницами окон, рухнувшими крышами. Во всех домах были раскрыты окна, а с чердаков свешивались белые флаги. Это было как вопль о пощаде. Цветное тряпье валялось на улицах. Среди домов и по полям бродил скот, черно-белые коровы, голодные и отягощенные молоком, надрывно ревели.

Они въехали в город Гутенберг.