Большое сердце

На центральной площади, выложенной серой брусчаткой, перед киркой, стоял массивный каменный «Железный крест» — памятник немецким воинам этого города, погибшим в первую мировую войну. Напротив горело большое четырехэтажное здание универсального магазина. Из окон, словно нарочно раскрытых, вырывались языки пламени. Черный пепел большими хлопьями кружил над площадью.

В центре ее стояла высокая стройная регулировщица с красной повязкой на рукаве, окруженная девушками в гражданской одежде. Они о чем-то наперебой расспрашивали регулировщицу.

Но едва бронетранспортеры и машина Широкова, въехав на площадь и свернув к кирке, встали, как все девушки, словно стая воробьев, ринулись к ним.

Они затараторили разом, перебивая друг друга.

К машине спокойным шагом подошла регулировщица, и, девушки, видя в ней представителя военной власти в немецком городе, расступились.

— Что у вас тут такое? — спросил ее Широков.

— Наши украинские девчата из неволи до дому идут, — ответила она.

— Это такими красавицами тут жили? — спросил Широков, удивленный, что все они одеты в хорошие пальто и новые туфли.

— Нет, сейчас приоделись. Износились в неволе девчата. Я им сама дорогу к немецким магазинам показала. Пусть приоденутся, — покровительственно добавила регулировщица.

Широков добродушно усмехнулся. И девушки, замолкшие было, приободрились, заулыбались.

— С утра сегодня пошли с Одера, — стала рассказывать регулировщица. — Идут и идут… Сколько их фашист угнал… Тысячи…

— Миллионы, — поправил ее Широков. — А войск много прошло?

— Ночью и утром конца не было. Сейчас стихло.

— В городе немцы есть?

— Никого… Только наши девчата, — и тут же поправилась: — рота ВАД…

Широков, пожелав девушкам счастливого пути, пошел в сторону от площади по узенькой улице. Назаров и автоматчики двинулись за ним. Командующий медленно шел, заложив за спину руки, вглядываясь в чужие дома, словно хотел восстановить ту чужую жизнь, что теплилась в этом городе, брошенном жителями еще несколько дней назад. Пустая и мертвая улица упиралась в кладбище, обнесенное гранитной стеной с чугунной решеткой. Широков повернул назад, остановился возле дома, где у ворот валялась брошенная ручная тележка с чемоданами, и, толкнув дверь, вошел в подъезд.

В квартире все было прибрано, словно хозяева только недавно отлучились.

Вдруг над головой звонко начали бить часы. Широков поднял голову и прислушался. Часы шли, заведенные еще рукой хозяина, который брел где-то теперь по дороге. Этим часам отозвались другие в соседних комнатах. Перезвон пошел по всем комнатам, и опять сумеречная гулкая тишина спустилась в дом.

В кабинете, где вдоль стены стояли шкафы с книгами, на стене висела большая карта, около которой Широков задержался. Булавками с красными и зелеными стеклянными головками на ней было отмечено движение западного и восточного фронтов. Видно, немало тяжелых минут, бледнея от страха, провел у этой карты хозяин квартиры, отмечая, как сближаются вокруг Германии франты.

Зашли в другой дом, и там стояла кладбищенская тишина. Так же все было прибрано, и так же во всех комнатах часы отсчитывали время, еще были теплы кафельные печи.

Они выходили из третьего или четвертого дома, когда Широков обернулся к Назарову и сказал:

— Вот мы и в Германии. А?

Назарову почудилось в тоне командующего легкое разочарование.

Решено было, что надо где-то поужинать. Направились к большому жилому дому. Уже темнело. Они вошли в темную квартиру. На кухне в плите горел огонь, пахло жареным мясом. За столом сидели какие-то люди. Назаров включил большой фонарь, осветивший стол и сидящих за ним трех русских бородачей. Они испуганно поднялись при виде военного начальства.

— Ну, давайте отсюда, в другой дом, отцы, — благодушно начал было Назаров.

И старики покорно двинулись к двери, когда Широков спросил их:

— Вы кто такие?

— Из германской неволи идем, — сказал один из них, гулко прокашливаясь, выдвигаясь вперед, видимо, старший среди них.

«Неволя» — это слово чаще других слышал сегодня Широков.

— Где же невольничали?

— У Одера, на кирпичном заводе… — ответил все тот же.

— Сами откуда?

— Из-под Карачева. Город около Орла.

— Знаю этот город…

Широков все всматривался в крупные, запавшие от голода серые лица. Они стояли, все так же согнувшись, тяжело висели большие руки тружеников. Каждый из них мог быть ему отцом. Какой-то комок гнева и боли перехлестнул Широкову дыхание при виде этих старых согнутых людей.

— Как жилось? — с трудом произнес он.

— Какая жизнь… Вот… уцелели… а как и сами не знаем. — Он вдруг сделал шаг к Широкову и, прижав руками драную шапку к груди, сказал, повышая голос: — Спасибо, что пришли. Всего натерпелись. А сколько тут наших костей по Одеру позарыто… русской косточки…

Широкову показалось, что слезы блеснули на глазах старика.

— Садитесь, отцы, — сказал он, и сам первый присел к столу.

У плиты уже возился повар, настороженно посматривая в сторону командующего и стараясь не греметь посудой.

— А вот считай… Как немец пришел в Орел, так месяца через четыре нас и забрали. А как там на нашей Орловщине?