Большое сердце маленькой женщины

Иногда ночами Марина просыпалась от чувства жалости к себе и молча глотала слезы, мысленно высказывая воображаемым оппонентам все то, что не получалось произнести вслух. А так хотелось! Мешала гордость, и в этом отношении Марина была достоверной копией отца, из гордости отказывающегося от большинства предложений, сулящих достаток. «Я не графоман! Я поэт! Меня нельзя нанять! Искусство – это вам не сфера обслуживания. Это храм!» – возмущался Реплянко, а выгодный заказ уплывал к более покладистому товарищу по цеху. Но Алла Викторовна на мужа не обижалась, а полунищенское существование словно не замечала, потому что искренне считала своего Андрюшеньку гениальным и старалась заработать сама, не пренебрегая ничем, начиная от дополнительной ставки в училище и заканчивая снятием порчи, за что, кстати, люди были готовы платить хорошие деньги. Однако не все, а торговаться Алла Викторовна не любила, да и не умела. Она умела уступать. И в первую очередь – мужу и старшей дочери. Только так, ей казалось, можно было сохранить некое подобие семейного благополучия, периодически взрывающегося из-за ссор.

Чтобы их минимизировать, Алла Викторовна вела долгие разговоры то с одним, то с другим, учитывая возрастные особенности каждого. Но если старший Реплянко, как правило, к словам жены прислушивался, то Марина просто неистовствовала, нагромождая одно обвинение в адрес отца на другое. Зато материнских «грехов» она словно не замечала: одни, видимо, были слишком мелкими – не до них, а другие настолько крупными, что и так все ясно. А может быть, Марина просто не доверяла ей, автоматически объединив мать с Лялькой – обе из другого теста, не то что они с отцом.

– Давай поговорим, – неоднократно предлагала ей Алла Викторовна, но встречала в ответ только глухое сопротивление – Марина даже головы не поворачивала в ее сторону, всем своим видом выказывая равнодушие. – Пожалуйста, – продолжала просить Алла, но дочь оставалась неприступной. Она словно наказывала мать за что-то, а за что – сама не могла взять в толк. Не понимала этого и Алла Викторовна, без устали ломившаяся в закрытую дверь, поддерживая таким образом иллюзию правоты в Марине. «Муза!» – ехидно про себя называла она мать, не осознавая, что завидует ей, из-за чего и была то подавлена, то возмущена. Других состояний, находясь дома, девочка практически не знала, наивно полагая, что всему виной ее родители, а точнее, их эгоизм и сосредоточенность друг на друге.

– Зачем вы меня родили? – спросила Марина у отца в тот день, когда Алла Викторовна заставила мужа пойти и поговорить с ней.

– Нечаянно, – отшутился Реплянко, не заметив, как дрогнула венка под глазом у дочери. – Так бывает…

– Это у кошек так бывает, – съязвила Марина, с трудом сдерживаясь, чтобы не схватить котенка, уютно устроившегося на руках у отца.

– У людей тоже. – Поэт не собирался отступать, он был за справедливость. – Ты уже взрослая и должна понимать: человек несет ответственность за свои поступки.

– И ты? – В голосе Марины зазвучали торжествующие нотки.

– И я. – Реплянко пока не чувствовал подвоха. – Я несу ответственность и за маму, и за тебя, и за Ляльку. Мало того, я еще отвечаю за каждое сказанное слово, потому что есть читатель, который с меня спросит, и спросит по-настоящему, как на суде.

– И что ты ему скажешь?

– Я скажу, что честно делал свое дело, что любил родину, любил жену и детей…

– Не всех, – вставила Марина.

– Не всех, – автоматически повторил поэт и остановился: фраза показалась непоэтичной. – В смысле?

– В прямом. – Сузив глаза, Марина подошла к отцу и протянула руку к котенку. – Меня ты не любишь. Ляльку – любишь, ее (она кивнула в сторону двери, видимо, подразумевая мать) – любишь…

– И тебя любишь… – сердце поэта предательски заколотилось, он обнял дочь, но та осталась стоять на месте. – Просто мы с тобой очень похожи. Как два заряда, понимаешь? (Марина кивнула.) Зато, когда ты вырастешь, мы с тобой станем товарищами, потому что начнем говорить на одном языке. Просто нужно немного подождать. – Он вспомнил про подростковый возраст и вздохнул. – Доверяй мне.

«До-ве-ряй», – подумала Марина и нахмурилась. Сложно было доверять человеку, чье настроение так же, как и твое собственное, практически никогда не оставалось ровным: то ты для него взрослая, то маленькая, то такая, то сякая…

– До-ве-ряй, – повторил поэт и, оставшись довольным собой, передал котенка дочери, сопроводив царственным: – Бери, он твой.

И Марина, отчего-то волнуясь, подставила руки: теперь кошка безраздельно принадлежала ей, о чем она через пару минут и сообщила Ляльке.

– Только с моего разрешения, – грозно проговорила старшая сестра, прижимая к себе котенка, но младшая и не думала спорить: она, как и мать, умела довольствоваться малым. Хотя бы подержать дали, и за то спасибо. – Поняла?