– Как поживаешь, Витя? – говорит Мария Николаевна, как будто мы с ней сто лет не видались. – Рисуешь все, рисуешь… Нет, у тебя, конечно, есть способности, а когда человек со способностями… ведь это счастье… творческое начало в человеке… искусство – большое дело…
Чего, думаю, она мне про эти способности говорит, я и сам знаю, что у меня есть способности. Вот сейчас мне про искусство говорит, а завтра мне двойку поставит.
А она говорит:
– Нужно непременно развивать свои способности. Способности нужно непременно развивать. Учиться нужно. А как же? Путь к мастерству долог… Я помню, один мой знакомый…
Вовсе мне неинтересно про ее знакомого слушать. Я и сам знаю, что способности развивать надо…
– Пойдем, Витя, со мной вот сюда, в этот дом, я тебя познакомлю… Он таких вот ребят учит… в студии… Может быть, и тебе полезно… Ты, кстати, не ходишь в студию?
Мы вошли в это парадное.
И стали подниматься по лестнице.
Ей трудно было подниматься. Она ведь старенькая. И мы поднимались медленно.
Уплывают корабли
Пляшут на сцене джигиты.
Летит оттуда к нам музыка.
Плывут по морю корабли и лодки.
Качаются на привязи швертботы.
Стоит над бухтой громадный памятник Кирову.
Мы с Алькой сидим на крыше. Отсюда нам виден город. Даже сцена летней филармонии. Даже остров Нарген вдали.
Небо темно-синее, и море темно-синее. В небе звезды, а в море огни.
Алька завтра уезжает в Москву. И будет там жить с родителями. Поступит там в художественное училище. И будет писать мне письма.
А я остаюсь. Буду здесь учиться. Поступлю здесь в художественное училище. И буду писать ему письма.
А встретимся мы в Ленинграде. В самой Академии художеств. Где учились знаменитые художники. Где учился наш Петр Петрович… Мы встретимся с Алькой в этой академии, обнимемся, потом хлопнем друг друга по плечу и вместе спросим: «Как живешь?» Потом мы рассмеемся, оттого что вместе сказали «как живешь?», и спросим друг у друга: «Как дела?» А потом мы с Алькой пойдем осматривать Академию художеств… А потом станем знаменитыми художниками… Как великие мастера…
– Вот этот громадный дом, – говорит Алька, – мы с тобой когда-нибудь разрисуем… Мы с тобой весь город разрисуем…
– И другие города тоже, – сказал я.
С моря раздавались гудки. Они были протяжные и длинные.
– И Тася уехала, – сказал я.
И чего это я вдруг про Тасю вспомнил!
– Ну и влюблен же ты в Тасю! – сказал Алька.
– И Кафаров влюблен, – сказал я.
– И я тоже влюблен, – сказал Алька.
Я смотрел на него и не верил. Первый раз слышал я, что он в Тасю влюблен.
– Это правда, – говорит Алька. – Только я никому про это не говорил. Только сейчас говорю. Все равно. Раз теперь уезжаю…
– Врешь ты все, – сказал я.
– Что мне врать? Все равно уезжаю.
Опять с моря гудки загудели. Сцена филармонии опустела. Концерт, значит, кончился. Сцена еще светилась, как большой прожектор. Но джигитов уже на ней не было.
Потом сцена потухла. Мы молчали некоторое время. Гудки с моря вовсю гудели. Как будто много пароходов плыло куда-то…
ТЫ ПРИХОДИ К НАМ, ПРИХОДИ
Вечер
Блестит озеро.
Солнце ушло за деревья.
Спокойно стоят камыши.
Все озеро в черных черточках. Это лодки, а в них рыбаки.
Бегут к дороге телята, становятся в ряд и смотрят на нас.
Сидят две собаки и смотрят на нас.
Бегут к нам вприпрыжку мальчишки.
Грузовик наш поднял много пыли, и она оседает постепенно.
Я вижу деревню, лес, озеро.
Из дома выходит хозяин с бородкой, в старой морской фуражке.
– Здравия желаем жильцам, – говорит он, – вечерок что надо, рыбка ловится, ветра нет, понюхайте-ка воздух, понюхайте… – Он громко нюхает воздух. Трясет всем нам руки.
– Пыли много, – говорит мама, – ужасно много пыли.
– Так это ваша пыль и есть, – говорит хозяин.
– Дорога у вас пыльная, – говорит мама.
– А воздух-то какой!
Все больше и больше темнеет.
Наш дом – верхние комнаты.
Мы с мамой несем наши вещи.
Я поднимаюсь по лестнице и все время нюхаю воздух.
– Жаль, что отцу не дали отпуск, – говорит мама.
– Такой воздух! – говорю я.
Мы с мамой стоим в новой комнате.
– Вот здесь мы будем жить лето, – говорит мама.
Утро
Я умывался под лестницей из умывальника, а хозяин Матвей Савельич стоял рядом со мной:
– Лей, лей! Всем хватит воды, а не хватит – вон из колодца еще возьмите, в чем дело!
Я вовсю лил.
– Ну как? Хорошо? Мойся, мойся! Вода хороша! У меня колодец очень хороший. Сам рыл. Сам копал. Только у Ямщиковых такой колодец да у меня. А у других это разве колодцы?
– А что у других?
– А ты погляди.
– Схожу погляжу…
– И сходи. И мамашу возьми.
…А какое было утро!
Солнце поднималось из-за озера. И опять все озеро было в черточках. А посреди озера серебристая полоса. От солнца. Деревья слегка покачивались, и полоса на озере становилась извилистой. Совсем рядом заиграл пионерский горн.
– У кого вода, а у кого бурда, – сказал Матвей Савельич.
Я вышел за калитку.
За калиткой
За калиткой стоял малыш и плакал. А рядом с ним стояла бабушка.
Малыш повторял:
– Я хочу черпалку!
– Нету черпалки, – отвечала бабушка.
– Давай черпалку! – орал малыш.
– Что это за черпалка такая? – спросил я.
Малыш посмотрел на меня и сказал: