Большое собрание сочинений в одной книге

Мама вела себя потрясающе энергично.

– Никуда мы не уйдем, – сказала она и села на стул, загородив ему путь.

Он испуганно схватился за голову:

– Вы что… вы что… гражданка… неужели вы не понимаете? – Ни с того ни с сего вдруг стал гладить меня по голове, повторяя: – Бедный мальчик… война…

Ну и завуч! Если бы у нас в школе такой завуч появился, вот потеха была бы!

Мама сказала:

– Редко встретишь такой экземпляр в нашей жизни…

Он даже не обиделся. Стал умолять, чтоб его пропустили. Редкий завуч, клянусь!

Мама встает со стула и угрожающе говорит:

– Можете вы мне что-нибудь вразумительное ответить, а не бегать? Я вам в сотый раз повторяю: мой муж здесь у вас оставил ноты, уезжая на фронт: Бетховена, Моцарта и других авторов! Где они? Где эти ноты, я вас спрашиваю? А что сейчас идет война, мы и без вас знаем! Некрасиво пользоваться войной!

Но он каким-то образом изловчился и выбежал.

– Оставь его, мама, – сказал я, – не можем же мы все время за ним бегать.

– Нет, нет, я это дело так не оставлю!

– Вай, вай… – раздался откуда-то его голос.

– Пойдем за ним, – сказала мама.

– Не буду я за ним бегать, – запротестовал я.

– Надо довести дело до конца, – сказала мама. – Что мы напишем отцу?

Мы не заметили, как он вбежал в свой кабинет.

Мамаша отчаянно дернула дверь кабинета, и мы вошли.

За столом сидел другой человек. Из-за стола поднимался трясущийся завуч, показывал на нас пальцем и говорил:

– Они…

– Что у вас тут происходит? – спросил сидящий за столом.

– С кем имею честь разговаривать? – говорит ему мама.

– Я завуч школы.

– А с кем я имела честь разговаривать ранее?

– Одну минуточку… – попросил завуч. Он взял под руку дрожащего маленького человека и вышел вместе с ним из кабинета.

– Опять эти фокусы, – сказала мама. – Увиливают на глазах! В государственном учреждении и такое творится!

– Здорово смылись, – говорю, – ничего не скажешь!

Но завуч вернулся.

– Видите ли, – сказал завуч, садясь на свое место, – это был сторож…

– Сторож? – переспросила мама.

Завуч кивнул головой и продолжал:

– Со своей работой он справляется отлично. Никогда еще не было, чтобы в школе что-нибудь пропало. Обожает, правда, сидеть за канцелярским столом, безобидная, в общем, прихоть, но мы ему не запрещаем. Прошу извинить, я думаю, вас не очень огорчило это недоразумение. Наш сторож глуховат. Он следит за порядком, убирает классы, очень исполнительный работник. Чем могу быть полезен?

Мама назвала свою фамилию, и завуч встал. Как видно, он знал и уважал моего отца.

Он назвал свою фамилию и опять спросил, чем может быть полезен.

– Ноты… – сказала мама.

– О да! – Он открыл ключом стол и вынул ноты. – Собирался вам отослать, а потом заботы, сына проводил…

Мама взяла ноты.

Мне было не по себе. Гонялись за бедным сторожем из-за каких-то нот. Подумаешь, ноты. Никто их присваивать не собирался, кому они нужны!

– Переезжаем в новое здание, – сказал завуч, – а здесь разместится госпиталь.

Мы попрощались и вышли.

– А я думала, и здесь будут преграды, – сказала мама. – Как просто нам отдали…

– Завуч и не думал ставить нам преграды, – сказал я, – и сын у него на войне. Напрасно только бегали за сторожем.

– Зачем же в таком случае он от нас бегал? – сказала мама.

– Ведь он же ничего не понял, – сказал я.

– Ах, верно, он глухой, – вспомнила мама, – и я забыла.

– Но мы ведь сначала не знали, что он глухой. Правда, мама? Если бы заранее об этом знали, ничего бы такого не случилось…

– Ах, я устала, – сказала мама, – я от всего устала. Конечно, получилось некрасиво.

Мы шли расстроенные, завернули на базар и забыли там ноты.

Сейчас же вернулись, но их уже на прилавке не оказалось.

Мы долго искали.

Мама плакала, если бы мама так сильно не плакала, я бы плакал сам.

Ведь это папины ноты.

11. Газеты

Наша курица снесла яйцо.

Мы ходили по комнате и взбивали гоголь-моголь. Взбивали по очереди и пробовали по очереди. Взбивали и смотрели, не стало ли больше, но больше не становилось.

– Не хватит? – спрашивали.

Мама заглядывала в стакан и говорила:

– Мало.

– А сейчас?

– Крутите еще.

У меня уже рука отваливалась, но я крутил. Стерлись на ладонях номера хлебной очереди. Гоголь-моголь стал белый, но больше его не стало.

– Ешь, Боба. – Я дал ему стакан, подошел к газетной горе, которая немного не доставала до потолка, потрогал листы и сказал: – Они должны нас выручить. Бумага сейчас дорогая. На некоторое время они нас здорово выручат.

– Дай-то бог, – сказала мама, – никогда не думала, что нас эта груда выручит.

Я сказал:

– Кем только не мечтал я быть, но разве собирался продавать на базаре газеты?

– Не жалей, – поспешно сказала мама, словно боясь, что я раздумаю нести их на базар.

– Купи мне на базаре пирожок, – сказал Боба.

– Какой? – спросил я.

– Большой.

– Ну, это понятно, а с какой начинкой?

– С любой, – сказал Боба.

– С какой бы ты хотел? Я продам газеты и куплю тебе пирожок с любой начинкой.

– Купи хоть без начинки, – сказал Боба.

Я сидел на полу, перевязывал пачку газет бечевкой, а мама и Боба смотрели на меня. Любимые мои газеты. Долго они пролежали…

– Ну, вот и все, – сказал я. – Зачем только я собирал их…