Генриху пригрозили, чтобы смотрел в оба. Время военное, если что с колхозным имуществом случится, наказание одно — расстрел. Кому в 14 лет хочется помирать? Генрих все свою родную деревню вспоминал и пряники мятные на Рождество. Это было самое вкусное, что он за свои 14 лет ел. Если ночь теплая, ему снится, что война кончилась, и они вернулись домой, и что Рождество. Если ночь холодная, то не уснешь, ходил вокруг шалаша, пересчитывал жеребят, гадал, скучают ли они, жеребята, по мамам, как он сейчас скучает. Ну, а как, и в 14, и в 40 по маме скучаешь…
Та ночь была холодная. Слышит Генрих — жеребята заволновались. И один побежал и голову в шалаш с испугу засунул. Генрих выглянул, а там волк. Подпрыгнул волк, вцепился в жеребенка сзади. Тогда Генрих схватил жеребенка за голову и давай тащить в шалаш, а волк к себе тащит. И никто одолеть не может. Жеребенок кричит, Генрих крепко его за шею держит, пальцы побелели, и плачет. Знает, если упустит, если сдастся, то жеребенка волк задерет, а его расстреляют, и маму, и дом свой, и братьев с сестрой он больше никогда не увидит. Сколько он в темноте продержал жеребенка, даже не помнит. Хорошо, кто-то из взрослых мимо ехал, увидел волка, выстрелил из ружья, испугал зверя. А Генриху кое-как пальцы разжали. Сам не мог.
Мечта его не исполнилась. Не вернулся он в свою деревню. Не стало деревни. Генрих со старшим братом — дядей Адольфом — через много лет поедут искать Ровнополье. Шестьдесят километров от Таганрога. Но деревни нет. Место распахано. На пригорке найдут только обломок кирпича. От их ли дома, от их ли печки, кто знает. И пряниками мятными там больше не пахло никогда. Какие пряники… Ровное поле. А я теперь всегда, когда пряники ем, папку вспоминаю. И когда жеребенка вижу — тоже. И когда товарный вагон едет. Я его часто вспоминаю.
***
Бабушка беззвучно плачет. Не знаю, что делать, когда взрослые плачут. Я прадеда Генриха никогда не видела. Я даже не знала, что его Генрихом по-настоящему звали. Думала, что Андрей. Он давно умер. Мне очень жаль, что я его не видела. Я бы ему на каждый Новый год дарила по большому пакету пряников и еще всяких сладостей. Мне не хочется думать про то, что все умирают. Все-все-все-все, кто жил.
— Это хорошо, что мы, люди, всегда скучаем по своим родителям, — вдруг говорит бабушка. — Иначе бы помирать было неохота и страшно. А так — почти не страшно. Люди мрут, нам дорогу трут.
Бабушка уже не плачет. Но мне совсем не хочется, чтобы бабушка умирала! Почему ученые не изобретут лекарство, чтобы никто не умирал?!
— Это глупо! — говорит бабушка на мою идею про лекарство. — Умирать надо. Все остальное уже не так обязательно, а умирать надо обязательно. Если бы все, кто до нас жил, не умерли, то нам бы неоткуда на Земле взяться было, материи-то в природе ограниченное количество. А мама Катя говорила: “Кабы до нас люди не мерли, и мы бы на тот свет дороги не нашли”. Заметь — люди не во тьму уходят, а на свет. Только он другой.
— Но мне это совершенно не нравится! — заявляю я бабушке.
— Тебе и рождаться не хотелось, возмущалась, ревела, — вдруг рассмеялась бабушка. — Человек рождается — все радуются, а он плачет. А умирает — все должно быть наоборот. Кто родится — кричит; кто умирает — молчит.
И бабушка добавляет:
— Небо-ось. Всему свое время.
Я не согласна с бабушкой. Я вообще не хочу про это думать. Но если после смерти есть другая жизнь, где-нибудь там, на звездах, то теперь я в ней смогу найти дедушку Генриха. Потому что я знаю, какой он был. Я его сразу узнаю, хотя и никогда не видела.
Я ухожу в ванную чистить зубы и долго стою у зеркала. Не знаю, что мне написать в сочинении про бабушку, когда она была, как я. Какой она была? Такой же тощей и голубоглазой. Очень любила своих родителей и братьев. Хотела красиво одеваться. Еще она смелой была. Небо-ось. И терпеливой. Иногда непослушной. Умела много. Училась хорошо.
Я стою у зеркала и вижу, какой была моя бабушка. Такой же, как я. Хотя тогда ничего не было.
Электрические зубные щетки?
— Нет, не было.
Фен для укладки волос?
— Нет.
Коврик с антискользящим покрытием?..