Большой дом. Пожар

Эта жизнь, эта земля… Омар плохо знал их, да и то лишь с тех пор, как Командир открыл ему глаза. О нем-то и вспомнил мальчик по приходе. Не случилось ли с ним чего-нибудь? Он тотчас же побежал бы к тому месту, где стоял шалаш старика, если бы сумерки не спустились семимильными шагами. Омар нашел бы его, наверно, на краю владений Кара, под огромным скипидарным деревом; вероятно, он сидит там и, по своему обыкновению, плетет какое-нибудь изделие из альфы. Шалаш из ветвей и листьев стоял на небольшом бугре. Он возвышался над большой дорогой, а с другой стороны — над поселком феллахов, также носящим название Бни-Бублен.

Омар никогда не видел, чтобы Командир стоял: ноги у него были отняты по колено; старик обертывал их тряпками, а сверху накладывал красную резиновую повязку. Его культи напоминали по виду и толщине обломки колонн. Ноги он потерял в мировую войну. Возле него неизменно лежали две крошечные палки. Омар никогда не видел, как он ходит.

Командир принадлежал этой земле, подобно разросшимся вокруг деревьям. Теперешний владелец, Кара, найдя его здесь, не имел духу прогнать старика. Когда же впоследствии он решился на это, было уже слишком поздно. Кара понял, что с ним ничего нельзя сделать.

Прозвище «Командир» он получил за долгую военную службу, стоившую ему обеих ног. С тех пор оно утвердилось за ним, а настоящее имя было предано забвению. На войне он побывал в самом пекле. Три дня и три ночи он пролежал под грудой мертвых тел. Он боролся за жизнь, кричал три дня и три ночи подряд. И выполз наконец с поля боя. Так он победил смерть, но потерял ноги. По возвращении в Бни-Бублен он стал обращаться к людям и животным лишь громовым голосом. Феллахи по-военному отдавали ему честь и звали Командиром.

Его старое сердце было твердо, как железное дерево. Когда Омар приходил к нему, Командир долго беседовал с ним о жизни, о людях, к которым не испытывал ничего, кроме дружелюбия и уважения. Сидя один под своим деревом, он словно плыл в ковчеге, помогая всем населяющим его тварям. На войне он слышал мольбы умирающих. Провел три дня и три ночи среди мертвецов и почувствовал, что сам начинает разлагаться.

И все же Командир не гнушался разговаривать с Омаром. Мальчик быстро привязался к старику, умевшему разгадывать неясные шумы земли. Омар уходил из дому, от женщин, чтобы приобщиться к широкой жизни мира. Старик учил его, с какими словами обращаться ко всему живому…

— Не так уже важно! — сказал он ему однажды. — Понимаешь ли ты меня или нет, сынок, это сейчас не имеет значения. Внимательно слушай и хорошенько запоминай: позже, когда твой ум разовьется, сумеешь ли ты правильно прожить жизнь?.. Позже, когда станешь мужчиной…

Несколько огней зажглось на противоположном склоне. Невидимые в темноте женщины судачили. Их языки работали не умолкая, словно стали еще острее от вечерней прохлады. К ним присоединились более низкие мужские голоса. Однако ни один из них не мог заглушить чей-то хриплый голос, который, казалось, игнорировал все звуки этого мира. Он выводил мелодию, в которой все время повторялась одна и та же нота: тонкая, необыкновенно высокая, полная грусти.

— Погоди, погоди! — крикнул кто-то с другого конца деревни.

Ба Дедуш угрожающе взмахнул здоровенной дубиной в том направлении, откуда доносилась протяжная песня.

Внемли моему голосу,
Что звучит среди деревьев…

выводил певец и продолжал:

Заслышав его, ревут быки…

— Погоди, вот придет дядя Дедуш, он тебе покажет — сам заревешь, как бык!

И Ба Дедуш зычно крикнул:

— Сли-и-ман! Сли-и-ман!

Закинув руки за голову и напевая про себя тот же мотив, Слиман вышел из темноты. На его лице, едва различимом во мраке, можно было прочесть нечто вроде ликования. Узенькие глазки поблескивали. Это восторженное выражение пряталось в бороде, закрывавшей почти все лицо.

Слиман молчал, подавляя улыбку, притаившуюся в его странном взгляде. Необычная искорка, мерцавшая в нем, изобличала тончайшее лукавство.

— Ты слишком много поешь с некоторых пор, Слиман!

Слиман беззвучно рассмеялся.

Оба феллаха оглядели местность, расстилавшуюся перед ними, и, не говоря ни слова, опустились на поросший травою пригорок. За их спиной лежала деревня — впадина, заполненная мраком. Душистый дым от стеблей кукурузы клонился в их сторону.

Темнота сгущалась над вершинами гор, выступавшими на фоне зеленоватого неба; угрюмое, без света и тени, оно уходило в беспредельность. Вдалеке на темносерой глади долины мигала крошечная светящаяся точка — ферма Виллара. Дальше мерцали сквозь дымку огни Тлемсена и скрестных деревень.