Большой дом. Пожар

— Слиман, — обратился к нему крестьянин, — мне много раз говорили, что ты простоват умом, а я, видишь ли, никогда этому не верил! Но вот ты стоишь один-одинешенек и смеешься — в конце концов, придется этому поверить.

— Пустяки, господин Кара. Все это из-за одного феллаха. Он только что ушел, потому что здесь слишком плохо пахнет.

Слиман Мескин вновь расхохотался.

— Плохо пахнет? Плохо пахнет? — Толстяк несколько раз потянул носом. — Я ничего не чувствую! — сказал он.

— Неужели, господин Кара?

Неудержимый смех напал на Слимана Мескина. Крестьянин изо всех сил втянул в себя воздух, издав звук, похожий на свист камышовой дудки.

Он начал с беспокойством посматривать на Слимана. А тот настаивал с самым простодушным видом:

— Понюхай, понюхай! Тогда почувствуешь. — Зеленый огонек поблескивал в его взгляде.

— Ладно! Ладно! Наверно, проклятые феллахи бросили здесь какую-нибудь падаль. Не стоит говорить об этом. Феллахи только и делают, что все пачкают вокруг себя. Пусти их в рай, так эти ничтожества и его загадят своими испражнениями!

Слиман Мескин поднял руки.

— Оливковые рощи, зеленеющие луга, виноградники. Разве это не красиво, господин Кара? Сердце мое переполнено. Переполнено радостью, гордостью; они велики, как эти горы, глубоки, как океан. Да, я очень горжусь. А откуда все это взялось? Все создано руками феллахов. Разве так поступают люди, пачкающие землю? Феллахи скорее украшают ее. Лучше сказать, что своим присутствием они создают рай на земле. — И он закончил громким голосом: — Но они изгнаны из этого рая!

— Все это слова! — заревел Кара Али. — Пустые слова! Подумай о том, что ты сказал, Слиман. Что ты знаешь об этом, последнейший из феллахов! На этих землях ничего не было прежде, кроме кустов да карликовых пальм, не родилась даже картошка!

— Люди вложили свой труд.

— Правильно. Но кто нас заставил? Французы! Французы — великие люди; можно сказать, они мудры, как наши старики. Это они построили первую ферму, разбили первый виноградник. Они знали, что делают!

— Они так хорошо это знали, что создали не одну ферму и не один виноградник, а десять тысяч, сто тысяч ферм и столько же виноградников.

— Твои предки даже понятия не имели о погребах, в которых французы давят виноград, об амбарах, куда они ссыпают хлеб. В те времена люди не работали, они ни на что не были годны.

— Страной владеют иностранцы.

— Разве население не счастливо?

— Как сказать!

— У всех есть работа. Что сталось бы иначе с феллахами? Гм, гм!

— Не знаю, что сталось бы с ними, но они, конечно, чувствовали бы себя лучше.

— Склонись перед правдой, человек!

— Правдой? А кто знает, что это такое? Ты? Знаешь ли ты, что правда и что неправда? Выслушай меня! Взгляни на этих людей, которых ты только что назвал ничтожествами, червями. Так, кажется, ты назвал их, и не ошибся. Но правда — в них. В этих людях, у которых нет ни клочка земли.

Толстый крестьянин поднял руку — еще немного, и он опустил бы ее на плечо Слимана Мескина; но вдруг он судорожно помахал ею, словно прикоснувшись к огню. Этот неудавшийся жест братства сблизил его, однако, с феллахом.

— Говори, краснобай! — сказал Кара. — Такая судьба вам ниспослана богом.

Господин Кара был бледен, как изнеженная женщина. Его вытершаяся по швам одежда свидетельствовала о жизни зажиточной, но лишенной удобств. На лице красовались великолепные усы. Этот почтенный вид служил ему прибежищем, броней против жителей Нижнего Бни-Бублена. Феллахи, стоявшие на самой последней ступеньке общественной лестницы, должны были, по мнению Кара, относиться к нему с глубочайшим почтением.

Мясистые щеки Кара Али заросли русой бородой, углы рта были презрительно опущены.

Слиман Мескин стоял, расставив ноги.

— В те времена, когда мы жили племенами, было слишком много войн, — проговорил Кара Али, — слишком много бандитов в горах.

— Но ведь именно теперь настали времена бандитов. Как же ты, господин Кара, не знаешь этого? Да, пожалуй, ты и не можешь этого знать.

— Теперь? Почему теперь?

— Потому что колонисты — воры, каид[11] — вор, администратор — вор и господин Кара…

— И господин Кара?

— Тоже вор! Все воры. Всякий стыд потеряли.

Толстяк нахмурился.

— Ты говоришь для красного словца, — заметил он.

— Нет! Я говорю правду! Каждый из вас пытается нас учить, давать нам советы, каждый вмешивается в нашу жизнь и считает себя вправе судить нас. А сами вы — воры!

Потеряв терпение, Кара отвернулся. Слиман Мескин чуть заметно прищурился. Его глаза блестели. Прислонившись к откосу, он продолжал говорить, но так тихо, что крестьянин сперва ничего не расслышал: