Большой дом. Пожар

— Это верно, но ни я и никто другой не могли даже пальцем тронуть этих людей: они находятся под Высоким Покровительством.

За этими словами следует молчание, молчание почти гробовое.

— Пожалейте меня! Я только бедный человек, вынужденный зарабатывать кусок хлеба. Что я мог сделать?

— Не старайтесь разжалобить меня. Вы только полицейский агент и ничего больше!

— Ладно. Я полицейский агент. Пусть так!

— Но вы-то, сами вы разве не приводили детей в тюрьму? Детей в тюрьму! Двенадцатилетних мальчиков. Вспомните-ка, вы их подбирали в окрестностях рынка или у ворот Абу-Медина. Вы надевали на них наручники. Это были двенадцатилетние дети, говорю я вам. В иные дни вы их ловили по трое-четверо и сковывали друг с другом. Вы гнали их перед собою. Вы уверяли граждан, что это крупные преступники, бандитское отродье, и большинство граждан охотно верило вам. Вы знали, что делаете, но пока шли по городу, не смели истязать их. Ибо в этом городе были не только французские граждане, были и их подданные, алжирцы. И вы знали, что они за вами следят, что их взгляд преследует вас от одной улицы до другой. И вы страшились этого взгляда! Но очутившись с детьми в комиссариате, что вы с ними делали? Хватит ли у вас мужества признаться в этом?

Наступает долгое молчание. Светящиеся души мертвецов в луна-парке образуют уже длинную процессию: множество маленьких огоньков. Время от времени они сворачивают в сторону и продолжают свой путь — все такие же крошечные и блестящие.

Вновь раздается голос полицейского:

— Где вы? Протяните мне руку.

— Назад! Назад, подлец!

— Что?

— Убийца детей!

— Что? — переспрашивает полицейский. — Протяните мне руку.

— Назад, зловонная гиена!

А души все светятся, не освещая тьмы.

— Да скажите же наконец, — восклицает полицейский, — здесь вы или нет?

— Меня здесь нет. Меня здесь нет. Во всяком случае — для вас.

— Понимаю.

— А! — восклицает голос. — Вы хотели играть с детьми?

— А почему бы нет?

— Во что вы хотели играть? В смерть?

Опять наступает молчание.

— Что вы сказали?

Голос гремит, грозный, гулкий — точно из громкоговорителя:

— Убийца!!!

— Полагаю, что теперь я уже достаточно настрадался, — заявляет полицейский.

— Что? — ревет голос.

— Я достаточно настрадался, — стонет он. — Я хотел бы играть с детьми.

— Хитрый комедиант! Вы говорите это теперь? Вы не знаете, как вам выпутаться. Вы сама фальшь.

Опять робко, неуверенно звучит голос агента.

— Э! — бормочет он.

— Э? Почему «э»?

— Вы не уйдете?

— Я останусь, чтобы доставить вам удовольствие.

— Я не хотел бы, чтобы вы уходили!

— Это приказывает мне полицейский агент?

— Я не хотел бы, не хотел бы!

— Хорошо, — произносит голос. — В таком случае я ухожу.

— Нет. Послушайте: разве я причинил вам зло?

— Зло? Вы еще смеете спрашивать?

— Какое же зло?

— Помните людей, которые были связаны вместе, как рабы, — вы убили их.

— А! Эта честь принадлежит мне.

— Не будет пощады ни вам, ни всем вашим.

— Вы видите, — говорит полицейский, — я пла́чу. Куда вы?

— Я ухожу.

— Не хочу, не хочу!

Ответа нет.

— Я не хочу! — кричит еще раз полицейский. — Я не… Где вы?

Молчание. Никакого ответа. Агент продолжает кричать.

Придет забвение, и страшное уже не будет таким страшным. Капли дождя текут по его щекам, как слезы. Хамид слышит за собой шаги. Проще всего не оглядываться… Три человека бегом преследуют его.

— Ты не уйдешь от нас! — вопят они все сразу.

Хамид напрягает последние силы. «Черт возьми», — думает он каждый раз, когда у него подвертывается нога. Со всех сторон, булькая, бежит по мостовой вода. Гнилые отбросы усеивают улички. Он думает теперь только о том, чтобы убежать. На углу улицы видны двое. Они направляются в его сторону. Один из них останавливается, другой ждет его поодаль. До Хамида доносится звук льющейся на землю струйки. Потом все смолкает.

Вместо того чтобы направиться к верхней части города, Хамид поворачивает и идет в обратную сторону. На минуту останавливается, плюет, откашливается и опять двигается вперед.

Все улицы в темноте кажутся похожими одна на другую: они словно упираются в какую-то стену. Еще один поворот, и он — в нижней части города.

Его охватывает тягостное ощущение — предчувствие боли.

На землю ложатся блики от электрических фонарей. «Дождь перестает, — думает он. — Еще одна улица — и это кончится». Прибыл последний трамвай.

Да, дождь перестает. Трамвай, громыхая, врывается в пустынные улицы. По стеклам струйками стекает вода; очутившись в теплом вагоне, Хамид чувствует, как холодна ночь. Он рассматривает женщину в светлом костюме. Ее сопровождают мужчина и юноша. Он оглядывает их обоих; они тоже смотрят на него скучающим взглядом.

Хамид смотрит в окно, но во всех стеклах отражается лишь освещенная внутренность трамвая. Проезжает мимо какого-то дорожного знака, затем вагон мчится по кривой улице. Пронзительно скрежещут колеса. Трамвай сворачивает за угол.