Большой формат: экранная культура в эпоху трансмедийности. Часть 2

Начнем с анализа особенностей конструкции романа. До появления последнего романа в поле внимания писателя, если иметь в виду его рассказы, романы и пьесы, оказывались локальные сюжеты (скажем, семья Булычевых, семья Бессеменовых, семья Власовых, обитатели ночлежки и т.д.). В этих произведениях действие сводилось к ограниченному числу лиц, находящихся в конфликте между собой и с миром, в пределах одной семьи и связанными с ней персонажами. Кажется, что и в романе все развертывается в малом времени и в узком пространстве. Но число персонажей здесь все время увеличивается. Ведь установка на хронику противостоит замыканию сюжета в границы семьи. Кстати о жанре, а точнее, о трансформации жанра в этом романе, замышляемом в 1925 году. По некоторым данным, первоначально Горький обозначал жанр повествования как повесть. Потом повествование самим писателем было обозначено как роман. Видимо, задуманный проект постепенно нарушал замышляемые жанровые нормы. Число персонажей здесь по сравнению с другими сочинениями заметно увеличивалось. Показательно, что писатель предполагал закончить роман в 1926 году, но работа над ним продолжалась десять лет. Кроме того, последняя, т.е. четвертая часть романа оказалась незаконченной. По некоторым данным, предполагалась еще одна, пятая книга.

Роман оказался чем-то вроде хроники или даже летописи, что, кстати, пытается в фильме подчеркнуть В. Титов. Поэтому в начале каждой серии, посвященной какому-то конкретному периоду, даются сведения о происходящем в России (экономические, статистические, военные и т.д.). В романе – хронике воспроизводятся события четырех десятилетий. Роман писался до самой смерти писателя, которая наступила в 1936 году, но так и не был закончен, что добавляет в его восприятие дополнительные загадочные черты. Конечно, начинается роман с изображения семьи, как начинаются и все другие произведения писателя, например, его известные пьесы (которые постоянно ставятся в театрах, не уступая в этом смысле пьесам А. Чехова, побившем все рекорды). Кажется, все ограничивается семьей Самгиных, тремя поколениями этой семьи, начиная с дяди Якова, народника, возвращающегося из ссылки и продолжающего свою дореволюционную деятельность. Однако жизнь требует иных методов борьбы, и они приходят вместе с большевизмом, который представляет Степан Кутузов. Но значимы не только члены семьи Самгиных, а и те люди, которые в доме Самгиных снимают комнаты. Когда они съезжают из дома, все равно связь героя с ними сохраняется. Их судьбы становятся для писателя столь же важными, как и судьба самого Самгина. Жизнь постоянно сводит этих людей с героем.

Но как бы не сохранялся этот круг знакомых персонажей, он все время расширяется за счет вовлечения в пространство горьковской летописи все новых и новых персонажей. Тем более, что речь идет о романе – хронике, а не о психологическом романе. Однако в том-то и дело, что Горький, касаясь многих событий, все же успевает дать и психологические портреты все новых и новых лиц. Этот принцип подхватывает и В. Титов. Поэтому в каждой серии акцент ставится на знакомстве с каким-либо одним персонажем. Так, следы психологического романа в романе – хронике сохраняются. Так, например, в шестой серии внимание режиссера уделено полковнику Попову, пытающемуся завербовать героя для службы в охранке. В девятой серии становится известно, что полковник кончает самоубийством. Судя по всему, теряет веру в необходимость защиты империи. Да, и вызов Самгина в охранку и беседа с ним прозвучала как попытка полковника самому разобраться и в чем-то утвердиться. В седьмой серии происходит знакомство с Митрофановым, признающимся герою в сотрудничестве с охранкой.

Кадр из сериала «Жизнь Клима Самгина» (1986—1988)

Кстати, такое течение повествования, которое ощущает режиссер, соответствует художественной манере писателя, которую проницательно угадывает К. Чуковский. «Горький не любит (или не умеет слишком долго останавливаться на каком-нибудь одном человеке. Ему нужна пестрая вереница людей; ему нужно, чтобы эта вереница быстро текла по книге красно – сине – зеленой рекой, и, когда прочтешь его последние повести („Исповедь“, „Кожемякин“, „Детство“, „По Руси“, „В людях“, „Ералаш“, „Мои университеты“) – покажется, что ты долго смотрел на какую-то неистощимую процессию людей, яркую до рези в глазах. Горькому словно надоедает писать об одном человеке, он жаждет пестроты, толчеи, ералаша. Он моменталист – портретист: изобразить во мгновение чье-нибудь мелькнувшее лицо удается ему превосходно. Это его специальность. Но изобразит – и готово. Проходи, не задерживай!» [148]. Такая манера повествования сопротивляется переносу ее в кино, требующем максимальной концентрации действия.