Человек за стойкой администратора эдинбургской гостиницы, которую недавно покинули мистер и миссис Маккуин, увидев письмо, вздохнул и обратился в службу пересылки, откуда оно вместе с другой корреспонденцией было отправлено в Америку на адрес мистера Баркли Маккуина.
Сэдлер встретил Мэриен и Баркли у вокзала Калиспелла в элегантном черном «Пирс-эрроу».
– Долгий путь. – Он открыл черную дверь Мэриен, не потрудившейся ответить.
Другой человек, салиши, работавший в Бэннокберне, ехал сзади на грузовике с багажом. В дороге Мэриен спала, выказывая нарочитое равнодушие к мужскому разговору, к той минуте, когда впервые увидит свой новый дом. Баркли пришлось растолкать ее. Когда она увидела снег, горы, квадратный, покрытый шифером, представительный, симметричный дом из серого камня, ей на секунду показалось, что она опять в шотландском Высокогорье.
Мать с дочерью Кейт стояли на крыльце, по обе стороны которого красовались две огромные каменные урны. Кейт, в сапогах для верховой езды, коротком тулупе и широкополой шляпе, пожала Мэриен руку. На свадьбе она сказала:
– Я не смогла его отговорить. Хоть и пыталась.
– Я тоже, – ответила тогда Мэриен.
Кейт нахмурилась:
– Не сомневаюсь.
На матери Баркли – матушке Маккуин, как она желала, чтобы ее называли, – было коричневое платье и тяжелая шаль. Серебряный крест свисал почти до пояса. Седые волосы уложены в пучок из двух толстых кос, лицо в длинных, тонких морщинах. Она удивила Мэриен, обняв ее и похлопав по спине, как будто ободряя ребенка.
– Тебе здесь очень рады, – тихо пробормотала мать Баркли со странной смесью акцентов – французского и салиши.
Мэриен оказалась не готова к такому теплому приему, вообще к теплу. Баркли редко говорил о матери. Интересно, подумала она, а помнит ли матушка Маккуин, как ее, невесту, взял под крыло отец Баркли, окружив своим богатством и белым цветом кожи.
Матушка Маккуин взяла ее руки, заглянула в лицо:
– Ты чудо.
Баркли мягко отстранил их друг от друга:
– Заходи, Мэриен.
И началась жизнь в качестве жены.
Мэриен оказалось трудно придумать, как быть полезной. На ранчо имелась взлетно-посадочная полоса, но «Стирман» находился в Миссуле. Она спросила, можно ли ей съездить туда и перегнать аэроплан, однако Баркли отделался туманными увещаниями, что нужно, мол, устроиться, найти свое место, порадоваться положению новобрачной. Мэриен велела себе подождать, не унывать, и, может, в конечном счете он ослабит бдительность. По крайней мере, на ранчо ей не надо носить шелковые платья.
Уборкой и стиркой занималась девушка салиши, одна из множества воспитанниц монастырской школы, как и матушка Маккуин, где франкоязычные монахини напирали на хозяйственные навыки и наиболее пугающие библейские цитаты, а заодно пытались выбить из воспитанниц туземность. Матушка Маккуин вынесла из школы набор путаных верований, частично собственного сочинения, которые, по словам Баркли, восхищали и одновременно сводили с ума его отца. Она считала жизнь непрерывным ураганом божественного гнева и небесного милосердия, где людей сносит то в одну, то в другую сторону сталкивающимися друг с другом порывами метафизического ветра, оседланными ангелами и демонами, похожими на летучих мышей.
На кухне работала пожилая шотландка. Целая армия мужчин занималась коровами, ухаживала за лошадьми и чинила ограды. С ними трудилась и Кейт, но все попытки Мэриен помочь отвергались. У нее создалось впечатление, что Баркли запретил давать ей работу, оставив лишь возможность бесцельно слоняться по ранчо. Она подозревала, он пытается свести ее с ума от скуки, чтобы она захотела ребенка.
– Что ты сегодня будешь делать? – спросила она Кейт как-то утром, придумав, как столкнуться с ней, когда та будет ехать верхом.
Кейт раскраснелась от мороза.
– Ограду чинить.
– Могу подсобить.
– Нет, мы просто хотим закончить.
И она ускакала. Удары копыт приглушал снег.
Сразу после Нового года из эдинбургской гостиницы пришел пакет с опоздавшей почтой.
В спальне Баркли дрожащим, бешеным голосом вслух прочитал письмо Джейми: «Надеюсь, когда-нибудь ты уйдешь от Баркли и найдешь дорогу к собственной жизни. Пожалуйста, Мэриен, не сдавайся». Он замахал листом перед ее носом:
– Дерьмо собачье. Дерьмо собачье, которое всюду сует свой нос.
– Я говорила тебе, что не хочу ребенка.
– Ты несерьезно.
– Серьезно. Что мне сказать, чтобы ты поверил? Я знаю свои мысли.
– А тебе плевать, чего хочу я?
– А ты хочешь, чтобы я стала несчастна?
– Не будешь. Вот увидишь, ты полюбишь ребенка. И потом, твой долг дать мне детей. Ты моя жена. Разве выполненный долг не принесет тебе счастье?
– Никогда. – Она повысила голос: – Никогда в жизни.
Он зажал ей рот рукой. В доме находились Кейт и его мать. Где-то тут же была еще и девушка салиши, а на кухне работала кухарка.
– Я мог бы заставить тебя.
Они в ярости смотрели друг на друга. Мэриен оттолкнула его руку.
– Ты не можешь меня заставить, – тихо, но со всей силой, какую могла собрать, сказала она.