Большой круг

– Да. Ладно, не знаю. Могу назвать парочку, которая точно хочет, знают они сами или нет. – Рут улыбнулась, но потом посерьезнела. – От девушек ждут, что им должны нравиться мужчины, и большинство из них никогда не задумывается, а действительно ли это так. Разве у тебя иначе?

Она умоляюще ждала утвердительного ответа. Похоже, Рут все искала у Мэриен заверений, что той не нравятся мужчины или хотя бы что она предпочитает Рут.

– Пожалуй, – сказала Мэриен. – Вроде того.

– Всегда попадались такие девушки, как мы, прятались по углам и закоулкам.

– Я точно не знаю, какая я девушка.

У нее были трудности со словом «девушка», хотя «женщина» применительно к ней тоже казалось не совсем точным. «Женщина» вроде бы означало человека со сковородками и ниткой жемчуга.

– Люди редко выходят за рамки общепринятого. Я говорила тебе, как называлась моя школа? Успения Богородицы.

– Говорила.

– Монахини только и твердили нам, что грех подпускать к себе мальчиков. И никогда ничего про девочек. – В шутливости Рут проскальзывала язвительность.

– Мне кажется, ты с самого начала знала себя лучше, чем большинство людей.

– Может быть. Но отчасти обычное упрямство.

Рут рассказала Мэриен, что с детства знала о своем предпочтении женщин. Маленькая проныра, достаточно сообразительная, держала рот на замке и понимала, как получить желаемое так, чтобы ее не выгнали из католического прихода в маленьком городке Мичигана, где в ходу еще были вилы.

– Эдди тоже знал?

Поскольку Мэриен наконец поняла природу брака Рут.

– Я бы не хотела говорить за него. – Молчание. – Подумай, сколько всего должно было случиться, чтобы мы с тобой встретились.

– Ну, война.

– Что, конечно, полностью нас оправдывает.

Рут, раздираемая мрачным смехом, громко хохотнула, и Мэриен шикнула на нее. Они посмотрели друг на друга, прислушались, но из других комнат над гаражом не доносилось ни звука.

– Никому и в голову не придет, почему я здесь, – прошептала Рут. – Просто две девчонки заболтались допоздна.

Верно. За месяц, прошедший с первого поцелуя, каждую ночь, когда обе ночевали в Ратклиффе, они оказывались в постели то одной, то другой. Гостье рано или поздно приходилось возвращаться к себе – служанка по утрам разносила чай, – но до сих пор, по-видимому, никто ничего не заметил.

Однажды по счастливой случайности их вместе откомандировали в Лоссимаут, и они нашли постоялый двор, где суровая хозяйка резко предупредила:

– Вам придется поселиться в одной комнате. Боюсь, будет тесно.

– Думаю, устроимся, – согласилась Рут. – Раз надо.

От изобретательности, от недостатка воображения у мира становилось весело, тут Рут не было равных, хотя Мэриен знала, что ей тоже противна необходимость хранить тайну. Их начали спрашивать, не сестры ли они, хотя девушки ничуть не походили друг на друга: Рут невысокая, пышногрудая, темноволосая; Мэриен высокая, худая, белокурая.

– Они подмечают близость, – сказала Рут, – но не знают, как ее объяснить, поэтому приходят к единственному умозаключению, до которого могут додуматься.

Да, любила повторять Рут, мы сестры.

Не то что Мэриен могло прийти в голову похваляться их отношениями. Она не собиралась писать Джейми, рассказывать ему о своей влюбленности, так как ни одной клеточкой не хотела столкнуться с его удивлением, ужасом. Вряд ли он осудит ее за безнравственность – будучи художником, Джейми знавал самых разных людей, – но она боялась, ему станет неловко и между ними возникнет трещина. И эта трещина будет углубляться, расширяться и, наконец, превратится в пропасть – большую, чем гигантский клин планеты, уже их разделявший. Он невольно примется воображать, чем они занимаются с Рут, и Мэриен боялась, что в нем неминуемо возникнет отвращение, плесенью покроющее ее образ.

Она не могла сказать, что открыла в себе пристрастие исключительно к женщинам, однако не стала бы с уверенностью утверждать, что предпочитает мужчин. В данный момент она выбрала бы Рут из всех, и все же ей не хватало, чуть-чуть, обязательной диспропорции силы в отношениях с мужчинами, тяги к подчинению, к тому, чтобы твою осаду прорвали, к желанию твердости плоти. Она гнала мысли о Баркли. Когда она бывала с другими мужчинами, даже с Калебом, Баркли отдавался в ней эхом, иногда еле слышно, а иногда громко, заставляя ее содрогаться всем телом, как будто выстрелили в каньоне, что ты ошибочно считал пустым. С Рут она не слышала никакого эха. С Рут было больше равенства и, на удивление, больше тела, движимого жадной изобретательностью, слепой решимостью слиться воедино.

* * *