Большой круг

У них еще остались продукты и керосин, но через неделю смерть, похоже, начинает приближаться – не прыжками, а небольшими шажками, бочком. Холод не переставая глодает руки и ноги Мэриен, пытаясь забраться вовнутрь, отыскивая брешь в ее обороне. Онемение – это не отсутствие ощущений, а ощущение отсутствия всего. Если они слишком долго на улице, от обморожения лица белеют, как посмертные маски. Мэриен и Эдди растирают щеки, носы, пальцы ног, терпят боль возвращения к жизни.

Индевеющее дыхание наслаивается на спальные мешки и стенки палатки шелушащимся инеем, что нужно счищать дважды в день. Эдди оставляет влажный носок на полу палатки, а когда поднимает, тот ломается с шоколадным хрустом.

Холод забрался в самое ее нутро, а раз уж обосновался, его почти невозможно изгнать. Покрытые коркой желтые пятна на носу и щеках, от которых она не может избавиться, затуманенность разума – смерть свернулась клубочком, ждет внутри, собрала свою мощь вдоль ее границ. У нее дикие, красочные сны, кажущиеся мелким, но живым протестом против окутывающего саваном небытия.

Иногда она все еще ловит себя на мысли, что после полета поедет к Джейми. Когда вспоминает правду, в ней невысокой волной детонирует взрыв горя.

– Полный абсурд, – подает она голос из спального мешка, – но иногда смерть брата придает мне мужества. Я ловлю себя на мысли, если он смог умереть, смог выдержать, тогда могу и я, хотя, понятно, у меня нет выбора, да и вообще смерть не то, что «выдерживают». На самом деле как раз наоборот.

– Я думаю, мужество надо черпать, где только можно, – отвечает Эдди. – Что тут плохого?

Ее благодарность Эдди не знает границ, и все же наступают мгновения, когда ей хочется, чтобы его не было. Докопаться до сущности Антарктиды можно, только побыв с ней наедине, так велит Мэриен инстинкт. А может, сущность слишком огромна, слишком пуста и ее вообще невозможно понять, как бы близко ты к ней ни подошел. Может, именно это и привлекает в Антарктиде, неудержимо влечет к ней. Она вспоминает, как Джейми рисовал бесконечное пространство, прекрасно зная, что нарисовать его нельзя.

Когда они во время затишья вылезают из палатки, Эдди стоит к Мэриен спиной и смотрит на белую плоскость, судя по всему, не слыша своего пилота.

В палатке он говорит, что ему нравится Антарктида, так как сюда не добралась война. Нравится, что здесь нечего восстанавливать.

– Восстановление давит на меня похлеще разрушений. По крайней мере, развалины были честнее.

Она помнит города, превратившиеся в плоские коврики розовато-серой пыли и беспорядочные груды камней. Наверное, Эдди имеет в виду, что, несмотря ни на какие искренние обещания мира, ни на какие кусочки, которые потом соберут и склеят, мертвые не вернутся. Вернуться в прежний мир нельзя, единственная возможность – создать новый. Но создавать его, вероятно, нудно и утомительно.

* * *

Небо ясное, и они копают, эксгумируя бескровное серебристое тело самолета из снежного холма. Они уже откопали одно крыло и почти весь хвост. Внутри тоже полно снега. Руки расцарапаны и под варежками, но надо продолжать. Эдди, тыча палаточным шестом, внимательно осмотрел расщелину и разметил безопасную тропу. По его мнению, впереди самолета твердый лед. Они лихорадочно копают, надеясь, что погода продержится.

* * *

Облака смыкаются, расступаются, опять смыкаются. Они копают целый день, останавливаться нельзя, иначе потная одежда заледенеет до хруста. Откопав корпус самолета, они освобождают от снега и его внутренности, потом кое-как выпрямляют лопасть пропеллера, кое-как склепывают лыжу.

Наконец остается только стряхнуть последний снег с капотов и со страхом ждать, пока прогреются двигатели. Больше всего хочется спать, но запросто может грянуть еще одна снежная буря и погубить все плоды их труда.

Пропеллеры слабо крутятся, останавливаются. Мэриен копается в редукторе. Топливопроводы кашляют; рыча, оживают двигатели; пропеллеры вращаются, да, вращаются. Наконец пора дать газу и оторвать лыжи ото льда. Дергает болью уставшая рука. Снег все быстрее мечется за окнами кабины. Их трясет, мотает, и она молится, чтобы не вписаться в большие заструги или расщелины. Какое-то время самолет идет ровно, затем поднимается. Удерживавший их пятачок льда и скрытая под ним расщелина стремительно исчезают, их уже не отличить от общей белизны. Эдди производит наблюдения, показывает ей на карте, где они стояли. Пустое место, как и все остальное. Когда полет убаюкивает ее, адреналин выдыхается. На нее давит сон. Голова опускается, вскидывается.

Трансантарктические горы прорывают белую шкуру континента: пирамидальные вершины, черные изрезанные хребты, голубые поля изломанного льда. Мэриен держит тринадцать тысяч футов, лавируя между перевалами. Она хочет надеть кислородную маску, надеясь, что та ее разбудит, но клапан замерз. Перелетая Атлантику, Чарлз Линдберг не спал более пятидесяти часов, напоминает она себе. Но – возражает жалость к себе – ему не надо было сначала выкапывать самолет из снега.