Большой марш (сборник)

С других страниц альбома смотрели лица людей – молодых, пожилых, старых. На иные карточки в нижних углах были наклеены черные полоски.

– Это местные жители – кто воевал в армии, участвовал в партизанской борьбе, – пояснила Таня.

Господин Фушон задержал одну из страниц; обращаясь к Прасковье Антоновне, стал что-то говорить, руки его касались то одного, то другого снимка.

– Эти люди знали вашего сына, – сказала Таня. – Они были с ним в одном отряде. Вот этого человека звали Шарль, у него в деревне оставалась мать. Она заболела, он пришел ночью ее проведать, наткнулся на немецкий патруль, его застрелили… Этот погиб тоже, в деревне живет его брат… Этот сейчас в Бразилии, служит в агенстве по продаже автомобилей… Этот умер. Этот тоже умер, совсем недавно. Вот он мог бы много рассказать о Леоне, они были друзьями, спали под одним одеялом, он помнил даже стихи на русском языке, которые сочинил Леон…

– А вы знали моего сына? – спросила Прасковья Антоновна у господина Фушона.

– О-о, но… – покачал головой мэр, лицом своим, глазами, движением головы не только отвечая Прасковье Антоновне, но и показывая, как он сожалеет, что судьба лишила его знакомства с Леоном. Он быстро заговорил в своей возбужденной, торопливой манере, с жестами рук, направленными за окна, на синеющие вдали склоны.

– Он говорит, что тоже был в те годы в горах. Он не воевал, уже не годился для этого, но тоже уходил отсюда, чтобы ничем не содействовать оккупантам. Он воевал с Германией в первую войну, вот эта его награда, этот орден на пиджаке – за его храбрость и ранения. Леона он не знал, потому что находился совсем в другом горном районе. Но он много слышал о нем после, от тех, кто пережил войну… Сейчас я спрошу, – сказала Таня, – можно ли встретиться с кем-нибудь из отряда Леона. С кем-нибудь из его боевых друзей…

Господин Фушон слушал, слегка наклонив к Тане голову, как делают старые люди, которые не уверены в своем слухе и хотят все правильно понять. Таня еще говорила, а глаза его ожили, как-то сожалеюще осветились, и так же, в таком же движении дрогнули, шевельнулись морщины: еще до ответа мэра стало видно, что просьба неисполнима.

Повернувшись к Прасковье Антоновне, господин Фушон покачал головой, развел руками. Лицо его выражало искреннюю горечь, что он бессилен ей помочь.

– Он говорит, – перевела его слова Таня, – что таких бывших партизан осталось всего трое. Тридцать лет – это очень большой срок, а война не делает людей долгожителями… Один – это тот, что в Бразилии. А другие двое живут на севере Франции. Есть их адреса, они знают, что вы должны посетить Монтемар, обещали в эти дни непременно сюда приехать… Здесь, в деревне, можно встретиться только с родственниками партизан, их детьми, внуками…

На ступеньках крыльца послышались шаги чьих-то проворных ног. Появился мальчик – в сандалетах, худой, голоногий, похоже повторяющий своим обликом того первого мальчика, что указывал Тане и Прасковье Антоновне дом мэра так же как тот, насквозь прожаренный, вычерченный солнцем юга. В каждой руке он держал гроздь небольших бутылочек, зажав их горлышки между пальцами.

Господин Фушон поспешил навстречу мальчику, помог ему поставить бутылочки на стол. Мальчик стрельнул взглядом в сторону гостей, мгновенным, цепким, любопытным. Будто что-то черное, лаковое мелькнуло перед Таней и Прасковьей Антоновной с этим скользнувшим по ним взглядом. Ни робости, ни смущения не было в мальчике, повадки его были совершенно свободны, исполнены смелости, соединенной с веселым, дразнящим озорством, которое, он знал, ему простится за его белозубую улыбку, ловкую, быструю, охотную услужливость.

– Бонжур, мадам! Бонжур, мадам! – дважды, скороговорочно, произнес он, при каждом приветствии отвешивая легкий полупоклон – сначала в сторону Прасковьи Антоновны, потом – Тане.

Он задержался в зале, возле господина Фушона, который, открыв в стене небольшой шкафчик, расставлял на столе тонкие фужеры. Мальчик и мэр обменялись короткими фразами. Таня улыбнулась.

– Он говорит, – показала она глазами на мальчика, – что если надо – он может приготовить кофе. Господин Фушон сказал, что сомневается, сумеет ли он сделать это хорошо, а он уверяет, – тут она снова улыбнулась, даже рассмеялась слегка над тем, что сказал мальчик, – что не посрамит ресторан своего отца… Хотите кофе?

– Нет, нет, зачем, спасибо… – смущаясь, поспешила отказаться Прасковья Антоновна.

– А я бы выпила.

Таня сказала мальчику несколько слов. Глаза его снова сверкнули горячим, живым лаком, он кивнул и выбежал в дверь. Слышно было, как он прыгнул с крыльца.

– Минераль… Пепси-кола… Оранжад… – касаясь рукой бутылочек, называл господин Фушон; взгляд его спрашивал у Прасковьи Антоновны, что она хочет, что налить ей в фужер.

– Минеральная вода, напиток из колы, апельсиновый сок… – повторяла за ним по-русски Таня.