Большой погром

Мнимых крестьян, которые «чудом спаслись» от жутких степных дикарей, встретили с радостью. Среди наёмников были германцы, и даже они не заподозрили подвоха. Выслушав разбойников, командиры наёмников выслали разведчиков, и они подтвердили, что половцы действительно ушли. И спустя сутки, покинув укреплённое место, вражеские отряды вышли на дорогу.

День прошёл. Никто на них не нападал, и они немного расслабились. Магдебург был рядом, ещё день пути – и наёмники окажутся в безопасности. Шпионы продолжали вести вражеских солдат и, когда представился удобный случай, ускользнули в лес.

Наёмники увидели, что окружены степняками, и попытались перестроиться из походного порядка в боевой, но было поздно. На католиков налетела тысяча тяжёлой кавалерии, которая предназначалась как раз для лобовых атак, а с флангов их стиснули конные стрелки. Шансов у противника не было, и через пару часов всё было кончено. На дороге и в поле рядом с ней – тысячи трупов. Молодой овёс вытоптан конями. В канавах – застывающая кровь. А в небе – сотни чёрных точек, это стервятники слетались на поживу. Кое-где ещё стонали раненые наёмники, и кто-то, обещая за свою жизнь награду, молил о пощаде. Однако половцы не знали местного языка и добивали католиков без всякой жалости, собирали добычу и обыскивали мертвецов.

Опять удача была на моей стороне. А иначе и быть не могло. Я не цеплялся за земли, трофеи и не собирал пленников. Есть цель – уничтожение врага, и я делал всё, что от меня требовалось.

Покинув поле боя, орда в очередной раз подошла к Магдебургу, и городские власти, видимо от испуга, выслали парламентёров. Они предложили выкуп, только бы я ушёл, и мне стало весело. Взять город у степняков не было никакой возможности, я подошёл к Магдебургу только потому, что от него шла хорошая дорога к Бранибору. В любом случае я должен был двигаться дальше. Но если предлагают откуп, причём не натурой, а серебром и золотом, отказываться нельзя, и я милостиво согласился не уничтожать город.

Тем же вечером парламентёры, лучшие люди Магдебурга, привезли в лагерь повозку с бочонками, набитыми монетами. Я получил четыреста двадцать килограммов серебра – это больше двух тысяч новгородских гривен – и на следующее утро двинулся на северо-восток.

Как бы я поступил на месте Оттона Аскания, который потерял отца и стал герцогом? Наверное, постарался бы встретить степняков на дороге, выбрав удобное для обороны место, или организовал бы ряд диверсий. Однако он поступил иначе. Оттон оставил Бранибор, от которого после нескольких штурмов мало что осталось, и отошёл на восток, к крепости Древиц на реке Нуте. Тем самым он прикрыл находившегося в Кепенике изменника Яксу.

Только раз германские егери и дружинники Яксы попытались устроить на нас засаду. Но вароги и отряд польских разбойников, который продолжал следовать за мной и постоянно увеличивался в числе за счёт бродяг, обнаружили противника раньше. Они вместе с варягами окружили противника, перебили их и посадили на кол всех предателей из племени шпреван.

Из Бранибора вышел Сивер, который встретил меня словно родного. Мы обменялись новостями, хорошо поужинали, разговорились, и витязь Триглава сказал:

– Знаешь, Вадим, чем больше я воюю, тем чаще ловлю себя на мысли, что война – глупое занятие. Дерёмся, режем врагов и ожесточаем сердце. Понимаю ради чего всё это, но смысл ускользает. Пролитая кровь затмевает разум, стержень внутри расшатывается, и хочется мира.

– Ты устал, Сивер, – ответил я. – Это обычная усталость, ибо мы люди и каждый имеет свой предел. Не ради богатства или славы бьёмся, а чтобы выжил наш народ и тёмные силы не смели безнаказанно вершить свои дела. Но ты прав: кровь в самом деле корёжит нас и ожесточает. По себе сужу. Если раньше рука не поднималась отдать приказ на истребление крестьян или мирных горожан, пусть даже католиков, теперь легко, и я даже не обращаю на это внимания. Переступаю через трупы и не оглядываюсь. Мои степняки недавно под Магдебургом очередное поселение разорили и с пленницами в тюльпан играть стали. А я проехал мимо и не поморщился. Просто потому, что привык.

– Тюльпан? – Сивер усмехнулся. – Что это за игра?

– Тюльпан – цветок с большим бутоном. А игра простая: пленнице завязывают над головой подол платья и бьют, по заднице, по ногам, по голому животу. Она вертится, вопит и плачет, ничего не видит и боится, а воинам смешно. Потом её насилуют толпой. Если повезёт, жизнь оставят. Не повезёт – добьют. Хотя что можно в этом случае назвать везением? Смерть, пожалуй, лучше, чем жизнь бесправного раба.

– Жестокие развлечения у твоих воинов.

– Для них они привычные. И чем я лучше того же Альбрехта Медведя, который целые рода истребил, или императора Фридриха? Для германцев и поляков я такой же злодей. Веду орду и никому не даю пощады. Ни женщинам, ни детям, ни старикам.

– Ты наводишь на врагов ужас и выжигаешь вражеские тылы. Иначе нельзя.

– Знаю.

– Наверное, зря я об этом заговорил, – невесело усмехнулся Сивер и махнул рукой: – Забудь, друже! Давай о деле.

– Давай.