Большой путь

Тоскливо становилось на душе у Саши от крика этих птиц. Вот одна из них бросила короткий стонущий крик, и вся стая ответила ей надрывным плачем. Они точно звали кого-то, кто не придет. Они знали это, но все-таки настойчиво кидали в пространство свои бесплодный зов.

Саша вспомнил маму, бабушку Дарью (сейчас она, наверно, поджидает корову с выгона), знакомую вдоль и поперек Клязьму, вспомнил, что ему придется жить в шлакоблочном доме, и, вскочив с места, побежал в гору к даче. Пусть придется снова есть пончики, лишь бы не оставаться тут одному и не слышать грустных криков чаек.

Только через несколько дней, когда Саша плыл с Юрием Петровичем на пароходе из Куйбышева к месту стройки в Ставрополь, как-то вдруг открылась ему и стала понятной особенная, неповторимая красота великой реки. Волга предстала перед ним совершенно иной. Красивые белые пароходы шли по ней вверх и вниз, закопченные буксиры натужно тащили огромные плоты строительного леса, проплывали широкие, как черепахи, самоходные баржи, шныряли катера. Воздух был оглашен басовитыми гудками пассажирских пароходов, визгливыми сигналами буксиров, вздохами машин, треском моторов. Многоголосое эхо металось в меловых обрывах Жигулевских гор. От проплывающих мимо плотов пахло раскисшей в воде корой, от барж — смолой и мокрым канатом, от катеров — бензиновой гарью.

Тревожно и сладко замирало у Саши сердце от этих запахов и звуков — смутных отголосков неведомой жизни.

Какая она за этими широкими плесами, за синими горами?

Ночь застала пароход в пути. Даже на воде было томяще душно и сухо. Круглые вершины Жигулей едва проступали неясными сгустками тени на фоне неба; низкий левый берег, накрытый пеленой тумана, был непроглядно сиз. Движение парохода ощущалось лишь пo мерному вздрагиванию его корпуса.

Саша не уходил в каюту. Он сидел в плетеном кресле на палубе как зачарованный, смотрел на Волгу. Из темноты набегали огни бакенов и встречных пароходов, ветер дышал волжскими запахами.

Два молодых голоса — мужской и женский — доносились до слуха Саши. Девушка говорила:

— В сорок первом нас, московских школьников, увозили по Волге в тыл, в эвакуацию. Я помню, как мы проплывали здесь.

Она рассказывала, и Саша, словно наяву, видел черный силуэт затемненного парохода, который, крадучись, пробирался вдоль этих берегов, а на них — ни огонька, ни вспышки света, лишь темь, непроглядная и глухая…

— Об этом я даже стихи где-то читал, — сказал юноша.

За полночь впереди стало разгораться голубоватое зарево. Оно росло, ширилось, поднималось выше и выше и, наконец, встало вполнеба.

Позевывая, вышел из каюты Юрий Петрович.

— А-а-а, вот где ты! Я проснулся, смотрю — нет. Забеспокоился.

Он увидел зарево, протянул руку, указывая Саше на него:

— Это огни стройки. Скоро приедем.

— Там — папа… — сказал Саша.

— Что, малыш, соскучился? — ласково потрепал его Юрий Петрович по волосам. — Ну, пойдем в каюту, собираться.

Путь на стройку

Шлакоблочный дом оказался совсем не таким, как предполагал Саша. Он был выстроен на взгорье среди соснового леса. Одно окно комнаты инженера Константина Ильича Чернякова выходило в этот лес, а перед другим в долине лежал белый одноэтажный городок нефтяников Жигулевск, за ним развернулась панорама стройки, а дальше широкой полосой блестела на солнце Волга.

Все это Саша разглядел утром после завтрака. Константин Ильич шумно радовался приезду сына. Широким жестом он обвел комнату и спросил:

— Нравится? Вот здесь будем жить. А вон там, — он подвел Сашу к окну и показал среди белых домиков Жигулевска длинное приземистое здание, — ты будешь учиться… А вон там — я работаю.

В той стороне было видно только пухлое облако желтой пыли.

Никогда еще Саша не видел отца таким радостно-возбужденным. Он стал каким-то поджарым, пружинистым, похудел и загорел до черноты. На его мальчишески-моложавом лице ослепительно сверкали зубы и светлые, как у Саши, глаза.

После завтрака он сказал Чащину:

— Я тебя прошу, Юрий, возьми с собой Сашку, покажи ему стройку. Я, честное слово, не могу, вот как занят — по горло.

И, уходя, обратился к сыну.

— Ты, Сашок, не обижайся. Увидишь стройку, сам поймешь.

Юрий Петрович собирался не торопясь: побрился, почистился, плотно позавтракал и, наконец, сказал:

— Ну-с, пошли.

Весь этот день был полон для Саши новых знакомств. Юрий Петрович удивительно легко сходился с людьми. Он чем-то располагал их к себе, и они разговаривали с ним охотно, откровенно, непринужденно. Саша заметил, что люди на стройке знакомились несколько своеобразно. После первого приветственного рукопожатия неизменно следовал вопрос:

— Откуда вы?

И ответы были самые разнообразные:

— С Урала… Из Башкирии… С Украины, из Казахстана, Азербайджана, Белоруссии, Грузии…

У каждого из этих людей был свой путь на стройку. Один приехал по путевке райкома комсомола, другой — списался с отделом кадров, третий — без предварительной переписки прямо явился в отдел кадров и попросил работы.

Но Юрий Петрович добивался от людей еще чего-то, настойчиво расспрашивал их о пути, которым они пришли на стройку.