Большой театр. Секреты колыбели русского балета от Екатерины II до наших дней

Исполнительница приняла «Ромео и Джульетту» после того, как Прокофьев отрекся от спектакля. Он наткнулся на стену художественного и политического сопротивления в лице Вагановой, Лавровского и Улановой, художников, педагогов и сценаристов — всех, кто верил, потому что им приходилось верить, что спасение танцевального ремесла — в драмбалете. Композитора наставляли поддерживать натурализм и отказаться от бессвязности экспериментальных постановок вроде «Светлого ручья». Он пытался, теряя достоинство и принося в жертву свое здоровье, но точно не понимал, чего от него хотели. Его второй советский балет, «Золушка», после тяжелого старта завоевал ряд наград, но музыку снова изменили без разрешения, и в дальнейшем автора ждали все более неприятные столкновения с цензорами.

* * *

Там, где Шостакович и Прокофьев потерпели неудачу с официальной точки зрения, преуспел композитор и дирижер Арам Хачатурян. Он приехал из южной советской республики и носил современный грузинский народный костюм и армянскую одежду времен своих предков. Сын переплетчика, Хачатурян был воспитан в простом доме, стоявшем на горном склоне в Тбилиси; его скромное пролетарское происхождение апеллировало к чувствам советских зрителей. В итоге он запутанным путем внедрился в советскую музыкальную номенклатуру и удерживал лидирующие позиции в Союзе советских композиторов, откуда в 1948 году был изгнан со скандалом (политическим и финансовым), суть которого заключалась в предоставлении чрезмерных льгот и кредитов близким коллегам. В итоге Хачатуряна осудили за то, что он не поддерживал социалистические принципы в музыке и занимался антипопулистскими экспериментами, хотя дирижер и его помощник в профсоюзе Левон Атовмян просто заботились о друзьях.

Первый балет Хачатуряна имел скромный успех, второй, ставший, как известно, переработкой первого, отмечен громким успехом. Третий и самый знаменитый балет «Спартак» с трудом достиг сцены не по вине композитора и впоследствии завоевал международную известность. Этот спектакль по сей день находится в репертуаре Большого. Хачатурян заключил первый контракт с театром в 1939 году, чиновники ласково называли его «молодым талантливым композитором»[616]. Этот талант заключался в большей степени в его способности находить нужные постановки репертуара XIX века, чем в мелодическом и гармоническом даровании. Поскольку он мог сочинять больше двух параллельных линий, Хачатурян ушел намного дальше Асафьева. Его фантазия затмила достижения Глиэра — предмет советской музыкальной гордости.

Хачатурян начал с работы в театре вместе с армянским сценаристом Геворком Ованесяном и хореографом Ильей Арбатовым. Их поддерживал Анастас Микоян[617], один из самых преданных Сталину политиков. «Было трудно не испытывать к нему симпатии, — отозвалась о Микояне Валери Хемингуэй, невестка писателя, после встречи в Гаване, — у него были самые круглые и самые черные глаза, которые я когда-либо видела»[618]. Министр восторженно восхвалял вождя на празднике НКВД 21 декабря 1937 года в Большом театре; сам он занимался отбраковыванием армянских коммунистов; а также подписал в 1940 году приказ о расстреле 22000 польских офицеров в Катыни, долго отрицавшийся акт варварства, долго осложнявший российско-польские отношения. Эта деятельность не соответствовала официальным обязанностям советского министра торговли. В мемуарах партийный деятель метафорически смыл кровь со своих рук, утверждая, что таковы были времена, он сопротивлялся, и кроме того, пытался защитить семью и детей. «У меня не осталось выбора, кроме полного подчинения», — заявил Микоян[619].

Несмотря на то что он гордился родиной (деревня Санаин в Армении) и презирал русских, политик принял видение Сталиным Советского Союза, в котором республики имели лишь иллюзорный контроль над собственной судьбой. РСФСР определил СССР; русские доминировали в дружбе народов. Толстогубый композитор с густыми волосами обязан Микояну работой. Некоторые опусы Хачатуряна звучат как исконно армянские, но на деле представляют собой развитие вековых русских музыкальных традиций. Подобно тому, как Коба когда-то лечил ревматизм, покидая Москву с Микояном, чтобы окунуться в термальные источники на Кавказе, композитор черпал вдохновение из фольклорных источников, связанных с этим регионом. На основе фундамента русских музыкальных традиций он построил удивительные мелодические структуры ярких экзотических цветов, но, что парадоксально, несмотря на поощряемый ориентализм, Хачатурян отвергал ряд тривиальных клише, пришедших вместе с ним. Во время войны он жаловался на то, что застревает «в границах национальной музыки»[620]. Такова была судьба, позволившая ему оказаться в центре внимания.