Претензии Улановой отражали как официальную позицию по отношению к музыке Прокофьева, так и ее собственное мнение, поэтому композитор вынужден был приспосабливаться. Снисходительно кивая, он терпел ее истерики, однако критиковал Лавровского и дирижера Исая Шермана[611]
. Несмотря на недовольство всех участников постановки, балерина обеспечила успех премьеры, которая состоялась в Ленинграде во время советско-финской войны. Она придавала чувства духовым и струнным прокофьевским темам, оживляя карикатурный дидактизм драмбалета. Сценический образ Улановой выглядел невинным, поэтому танцовщицу иногда критиковали за то, что она выглядела слишком покорной, выбегая навстречу Ромео в развевающейся ночной сорочке, или за то, что слишком любезно подставляла грудь под нож в бахчисарайском гареме. Однако ее искренность делала классический балет доступным и понятным, а казавшиеся недоученными арабески передавали скрытую между строк страсть. Уланова была прима-балериной, артисткой, вдохновленной немым кино, но также живым человеком. «Казалось, ее шаги содержали самые глубокие мысли и совершались абсолютно спонтанно, будто она сама впервые делала их, — пишет историк балета Дженнифер Хоманс, находя в них и политические мотивы. — Танцовщица выступала за социалистическое государство и его достижения, но против бессмысленных, пустых слоганов, обмана и лжи»[612].Возможно. Однако балерину также выдвигали на многочисленные государственные премии, и она завершила карьеру с коллекцией наград, намного более солидной, чем у коллег. Ценимая режимом, она была переведена из «царского» Кировского театра в Ленинграде в более видный «советский» Большой театр.
Из-за того, что в столице базировались основные политические силы, Большой мог диктовать тенденции как на родине, так и за рубежом. Сталин неоднократно видел Уланову на его подмостках, и в 1947 году артистка получила Сталинскую премию за выдающееся исполнение роли Джульетты. Лавровский осторожно отметил в письме к вождю, что другие артисты не были замечены. В первую очередь, конечно, он выразил генсеку глубочайшую благодарность за прекрасную жизнь, пообещав взамен продолжать жертвовать здоровьем и силами ради «любимого советского искусства, которое Вы так широко поддерживаете». Признаваясь в том, что он «не имел опыта переписки с живым богом», балетмейстер упомянул также то, что великолепная Уланова стала единственным членом постановочной группы «
Особое отношение к Улановой сохранилось и после смерти Сталина. В 1957 году она почти удостоила саму себя Ленинской премии, выступив с речью в поддержку собственной кандидатуры перед комиссией. Однако 9 февраля 1957 года руководитель Отдела по культуре ЦК Дмитрий Поликарпов выразил несогласие с ее номинированием, ссылаясь на то, что награда должна присуждаться за новые работы, а не прошлые заслуги. Тем не менее балерина добилась желаемого[614]
.Как ученица Агриппины Вагановой, Уланова была продуктом педагогического подхода, заключавшегося в синхронизации работы головы, торса, ног и рук. Его целью было не только техническое совершенство, но и синтез эмоций и интеллекта; такая безукоризненная координация открывала возможность коммуникации со зрителями. Ваганова посвятила главу учебника 1934 года по русскому балету правильной поддержке и несколько страниц — движениям запястий, например, как они должны сгибаться, показывая крылья умирающего лебедя. Знаменитый балетный педагог сделала лучшее традиционным, что очевидно из рисунка в ее учебнике, изображающего трех балерин. Танцовщица слева, названная «французской», подобострастно наклонена вперед; исполнительница справа, названная «итальянской», стоит твердо и прямо, как на батуте. «Русская» артистка в центре держится свободнее и демонстрирует оттянутую назад ногу[615]
. Это Уланова, а если продолжить, то и все последующие великие советские балерины.