Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая

— Не знаю, — ответил ему молодой сержант.

— Привыкай, тюрьма, — сказал тридцатилетний грузин, сидевший на корточках спиной к стене, своим хриплым голосом. И Владик, ничего не ответив, отошёл в противоположный угол помещения.

При выводе из камеры никого не досматривали, не пробивали карманы, не прощупывали, не прозванивали.

При возвращении у каждого из почти тридцати человек (столько находилось в камере) вещи были высыпаны из сумок — у кого на нары, у кого на пол, вперемешку свои-чужие, за исключением вещей Владика, которые оставались под нарой, в сумках, и моих, которые были аккуратно выложены на койку. Владик мне сразу сказал, что это против него провокация.

Грузин посмотрел на нетронутые вещи — мои и Владика, — и я, улыбнувшись, сказал ему:

— Привыкай, тюрьма.

Он шутку понял, изобразил улыбку и сменил хрип на голос: «Будем привыкать».

На следующий день в камеру подселили одного пакистанца и двадцатипятилетнего грузина невысокого роста, с длинными волосами с боков, закрывавшими половину ушей, и дугообразным носом такого размера, что его голова и в фас, и в профиль казалась одинаково круглой.

Он сразу же спросил: «Где смотрящий?» И назвался Махо.

— Макакó, — повторил Аслан. И после этого его всегда так называл, поясняя, что только так может выговаривать его имя, ссылаясь на неразработанность связок в разнице произношения звуков грузинского и чеченского языков.

Махо сразу же спросил у Аслана, сколько человек в камере поддерживают воровские традиции.

— Я не считал, — улыбнулся Аслан, показав два ряда своих зубов.

Он опросил всех, за исключением Аслана, поскольку, видимо, считалось, что смотрящий поддерживает автоматически. И каждый в камере, в том числе Владик и Тайсон, сказали, что поддерживают. Я — что частично.

— Как частично? — спросил Махо и добавил, что он сегодня будет отдыхать, а завтра я должен буду ему объяснить.

Владик лёг на нару и отвернулся к стенке к проходу у окна. А Аслан, наблюдавший за разговором, пошёл в купе.

В субботу вечером Тайсон выгнал самогонку. Но Владик пить отказался, и я поддержал компанию Тайсона.

Ночью меня разбудил Владик и сказал, что хочет попросить у меня пару блоков «Мальборо». Что он переписывался с босотой из транзита, который забит до отказа, и туда заехали два очень серьёзных человека. И показал маляву, которая пришла, как он сказал, на его имя с просьбой подогнать сигареты и чай. Владик сказал, что чай и сигареты он взял у Аслана с «общака». А по-личному хочет от себя и, если я не возражаю, от меня передать пару блоков «Мальборо».

Я сказал, что от меня не надо, а от себя — пожалуйста, но потом получится, что ты грел всяких чертей, так как, по моему мнению, приличные не пишут по камерам собрать их в дорогу.

— Не говори так, — сказал мне Влад. — Это серьёзные люди. Вот, читай: «… мы прошли большой треугольник, сейчас идём на Житомир. Пиханите сигарет, чая и, если что братве передать, на крытую, через неделю будем там...»

— А что такое «большой треугольник»? — спросил я.

— Харьков, Днепр, Киев, — ответил Влад. — Самые красные тюрьмы и лагеря.

— Ну, да, конечно, — сказал я. — Мы сейчас в самой красной тюрьме.

— Здесь расслабляют, а там крепят! На хуй оно тебе надо?! Я говорю — это серьёзные люди.

Я подумал, что мне это точно не надо. Дал два блока «Мальборо» и пошёл спать.

Утром у Влада настроение было ещё хуже вчерашнего. Он сказал, что всю ночь не спал, и показал мне маляву, в которой в знак благодарности за два блока «Мальборо» от него по-личному было написано: «Что у тебя может быть личного в тюрьме? Как ты после этого можешь называться бродягой?»

— Ну вот, черти тебя по-чертовски и отблагодарили, — сказал я.

На обед Владик что-либо есть отказался — сказал, что нет аппетита. А после того как перед ужином Махо проснулся, сходил в туалет и в спортивной куртке и трусах сел на нару Тайсона, поставил пятку на край застеленного простынёй матраса и, вычищая грязь между пальцев ног, стал выяснять, что значит «частично».

— Помогать нужно, воровать нельзя, — ответил я.

— Почему нельзя?

— Это может оказаться воровской «общак».

И когда я спросил, кем он хочет стать, он ответил, что вором в законе. И на мой вопрос, почему ему это нужно, продолжая вычищать грязь между пальцами, пояснил: для того, чтобы разрешать спорные вопросы между бизнесменами и получать с этого свой процент. Влад извинился и ушёл в туалет и находился там до тех пор, пока я не ответил на все вопросы Махо и тот не покинул купе. Вернувшись, Влад сказал, что уезжает из камеры и что я и Тайсон можем подумать, что это предательство. Но он не может уже терпеть. Он либо всё время будет сидеть в карцере, либо кого-нибудь убьёт.

Перед проверкой он объявил присутствующим в камере, что уезжает. Что уверен в том, что последний шмон — это провокация против него, и он не хочет, чтобы из-за него страдали люди. И по проверке с вещами вышел из камеры.

В понедельник утром меня заказали на суд.

Но судебное слушание началось не с рассмотрения следующего эпизода — покушения на жизнь Склярова, — а с того, что в клетке начал вешаться Рудько.