Читаем Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая полностью

— Так, давай бери, что тебе ещё нужно, — улыбнулся офицер, — и пойдём.

Коробочка с ниточкой для зубов лежала у меня в сумочке с зубной щёткой и пастой, а телефонные карточки я из неё достал, поломал и выкинул в СИЗО.

Взяв в руки две сумки, я проследовал за офицером. Мы пошли в обратном направлении и через деревянную застеклённую дверь прошли в ту часть коридора, где располагались камеры — около десяти по левой стороне с окрашенными в серый цвет железными дверями. На дверях камер, так же как и в СИЗО, были натрафаречены номера. Глазок на каждой двери с закрывавшим его язычком был расположен на прямоугольной (10 на 30 сантиметров), под цвет двери металлической пластине, которая на петлях поднималась вверх, при необходимости открывая смотровое окно в камеру. Как только мы прошли за застеклённую дверь и оказались в коридоре, из-за стола, стоявшего в середине коридора под правой стеной, поднялась девушка лет тридцати пяти, симпатичная, в камуфляже, с короткими светлыми волосами. Офицер подошёл к самой первой камере, и девушка-контролёр ключом открыла дверь.

Только я вошёл в камеру, как тут же невысокого роста, коротко подстриженный, в камуфляже прапорщик лет тридцати, которого в коридоре не было, занёс за мной скатку (матрас, одеяло и подушку), которую положил на стоящую под стеной слева от меня металлическую кровать.

— Располагайтесь, — сказал офицер.

И после того, как прапорщик покинул камеру, закрыл металлическую дверь.

Размер камеры по площади был примерно четыре на четыре метра. Пол паркетный. Стены на две третьих в высоту выкрашены серой масляной краской. Выше и на потолке была водоэмульсионка. Потолок был белый, ровный и гладкий, без жёлтых пятен, подтёков и трещин. С него светили две 100-ваттные лампочки, находившиеся под стеклом плафонов. В камере было два окна со снятыми застеклёнными фрамугами на летне-осенний сезон. В проёмах окон были толстые, из квадратной арматуры, металлические решётки. Но уличный свет из окон не шёл, поскольку окна с наружной стены здания были закрыты металлическими щитами из оцинкованной кровельной жести, оставляющими лишь узкие щели у подоконников, как и по всему периметру окна, для попадания в камеру воздуха. Под потолком над каждым из двух окон шёл карниз, из-под которого свисала на каждом окне коротенькая (50–70 сантиметров), собранная волнами и с рюшечками жёлтая занавесочка, придававшая камере атмосферу жилого помещения. Помещение было больше похоже не на камеру тюремного изолятора, а на комнату в дешёвой гостинице.

В комнате были три железные, окрашенные в белый цвет металлические кровати. Они не были прикреплены к полу и по форме напоминали пляжные лежаки, но чуть больше их габаритов. Также в комнате было три табуретки и три тумбочки светло-серого цвета. И на стене у двери — вешалка для одежды.

Как только я вошёл в камеру, с двух кроватей, которые находились под правой и левой стенами изголовьем у окон и на которых были матрасы, одеяла и подушки, с лицами, сияющими от радости, поднялись два сокамерника. Они поздоровались и попрощались с офицером и прапорщиком и сейчас, казалось, ожидали, пока закроется дверь, чтобы броситься в мои объятия. Судя по тишине в коридорах и на улице, в СИЗО СБУ полностью отсутствовала межкамерная связь — и новый человек в камере означал новое общение, новую информацию и новую жизнь. Дверь закрылась. Соседи помогли мне поставить на пол сумки и протянули вперёд с широко раскрытыми ладонями руки приветствия.

Моего соседа, который спал под левой стеной у окна, а сейчас стоял с левой стороны от меня, звали Иван Мирославович. Второй сосед, находившийся справа, представился Георгием, а для простоты — Гогой. Познакомившись, мы пожали друг другу руки.

Ивану Мирославовичу на вид было около пятидесяти лет. Ничем не приметный, среднего роста и телосложения человек. Правда, очень учтивый и почтительный. С тёмными короткими волосами и болезненным, неимоверно печальным и таким же хитрым лицом. Он подбирал слова и разговаривал на русско-украинском суржике.

Гоге-Георгию было около шестидесяти. Он был грузин, среднего роста и плотного телосложения. С большим животом, массивной грудью и широкими плечами. Его лицо, казалось, в меньших размерах и пропорциях повторяло контуры его фигуры выше торса: массивный подбородок и большой, с горбинкой, нос, из ноздрей торчали седые волосы. Широкие скулы и широко раздавшийся лоб со спадавшими на него редкими прядями вьющихся седых волос, из-под которого сурово смотрели тёмные, большие, добрые и немного весёлые глаза с длинными ресницами. На его щеках была несколькодневная седая щетина, которая по лицу спускалась вниз и по подбородку к шее. На нём были белая майка, которая на груди открывала пряди густых седых волос, банные тапочки и чёрные тренировочные штаны с хлястиками под пятку.

Пока Иван Мирославович, миновав мои протесты, отправился застилать и заправлять мою койку, которая находилась сразу за его койкой, у левой стены, Гога стал помогать мне выкладывать, раскладывать и развешивать на вешалку вещи из сумки.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Последний
Последний

Молодая студентка Ривер Уиллоу приезжает на Рождество повидаться с семьей в родной город Лоренс, штат Канзас. По дороге к дому она оказывается свидетельницей аварии: незнакомого ей мужчину сбивает автомобиль, едва не задев при этом ее саму. Оправившись от испуга, девушка подоспевает к пострадавшему в надежде помочь ему дождаться скорой помощи. В суматохе Ривер не успевает понять, что произошло, однако после этой встрече на ее руке остается странный след: два прокола, напоминающие змеиный укус. В попытке разобраться в происходящем Ривер обращается к своему давнему школьному другу и постепенно понимает, что волею случая оказывается втянута в давнее противостояние, длящееся уже более сотни лет…

Алексей Кумелев , Алла Гореликова , Игорь Байкалов , Катя Дорохова , Эрика Стим

Фантастика / Постапокалипсис / Социально-психологическая фантастика / Разное / Современная русская и зарубежная проза
Разум
Разум

Рудольф Слобода — известный словацкий прозаик среднего поколения — тяготеет к анализу сложных, порой противоречивых состояний человеческого духа, внутренней жизни героев, меры их ответственности за свои поступки перед собой, своей совестью и окружающим миром. В этом смысле его писательская манера в чем-то сродни художественной манере Марселя Пруста.Герой его романа — сценарист одной из братиславских студий — переживает трудный период: недавняя смерть близкого ему по духу отца, запутанные отношения с женой, с коллегами, творческий кризис, мучительные раздумья о смысле жизни и общественной значимости своей работы.

Дэниэл Дж. Сигел , Илья Леонидович Котов , Константин Сергеевич Соловьев , Рудольф Слобода , Станислав Лем

Публицистика / Самиздат, сетевая литература / Разное / Зарубежная психология / Без Жанра