Большущий

– Погодите. Сейчас вернусь. Погодите.

Он взял у нее обувную коробку. Селина стала ждать. Первюс, словно Джаггернаут [7], пробился сквозь толпу, подошел к трибуне Адама Омса и поставил коробку – едва заметную рядом с гигантской корзиной с крышкой, одной из дюжины, ожидавших внимания Адама. Когда Первюс вернулся к Селине, он снова сказал: «Погодите», – и отправился куда-то вниз по деревянной лестнице. Селина осталась на месте. Она уже перестала волноваться, что никак не найдет Полов в толпе, хотя и поднималась на цыпочки. Наконец Первюс пришел, неся пустой деревянный ящик из-под мыла. Он установил его на попа прямо в дверях позади толпившегося народа. Селина поднялась на ящик, и ее голова оказалась чуть выше его. Теперь она могла оглядеть все помещение. Вон там стоят Полы. Она помахала Мартье, улыбнулась Рульфу. Мальчик двинулся было к ней и даже сделал несколько шагов, но Мартье ухватила его за полу и затащила на место.

Селина почувствовала, что должна что-то сказать. Она опустила взгляд на Первюса де Йонга. Шея его покраснела, как будто он делал над собой какое-то усилие. Селина инстинктивно это поняла и подумала: «Боже, он ведь тоже ищет какие-то слова». Тогда ей стало легче. Она подождет – пусть Первюс заговорит первый. Его шея стала уже совсем красной. Толпа из-за чего-то отхлынула от возвышения Адама Омса, и Селина, покачнувшись на ящике, машинально вытянула руку. И тут же ощутила, как ее удержала его большая, крепкая ладонь.

– Народу-то сколько, да?

Попытки найти подходящие слова наконец разрешились. Шея начала бледнеть.

– Да, очень много!

– Они не все из Верхней Прерии. Многие из Нижней. Даже из Нового Гарлема.

– Да что вы говорите!

Пауза. Еще одно усилие.

– Как вам работается? В смысле, учительницей.

– Все идет очень неплохо.

– Но для учительницы вы такая маленькая.

– Маленькая? – Селина вытянулась на своем наблюдательном посту в виде ящика из-под мыла. – Да я выше вас!

И они оба рассмеялись, словно это была чрезвычайно удачная шутка.

Адам Омс грохнул молотком (деревянной толкушкой для картофельного пюре), призывая к тишине.

– Дамы, – бах! – и господа, – бах! – Вы только посмотрите, какая у нас тут корзина!

Там и вправду было на что посмотреть. Громадную корзину так набили едой, что крышка уже не удерживала вздымавшееся горой содержимое. Сверху ее покрывала тонкая белая ткань, и по блеску можно было понять, что это дамаст. Джомолунгма среди корзинок. Все знали, что под этим снежным покровом спрятано золото – поджаренная сочная курочка с хрустящей корочкой, изумруды в виде маленьких маринованных огурчиков, рубины, растворенные в клубничном варенье, кексы, украшенные бриллиантовой глазурью, не говоря уж о полудрагоценных камнях в виде картофельного салата, сыров, сметаны, которую надо намазать на ржаной хлеб с маслом, кексы к кофе и печенье «хворост».

Бах!

– Корзинка вдовы Парленберг, дамы и господа! Вдовы Парленберг! Я не знаю, что там внутри. Вы тоже не знаете, что там внутри. Нам и не надо знать, что там внутри. Тем, кто хоть раз отведал курочку вдовы Парленберг, не надо ничего знать. Тем, кто хоть раз лакомился кексами вдовы Парленберг, не надо ничего знать. Так сколько вы дадите за корзинку вдовы Парленберг? Сколько дадите? Сколько? Сколько? Сколько? – Бах!

Сама вдова, статная, в черном шелковом платье, с богатой золотой цепочкой, поднимающейся и опускающейся от небольшого волнения, которое сейчас наполняло ее пышную грудь, сидела на стуле у стены, меньше чем в пяти футах от трибуны аукциониста. Она сдерживала эмоции, краснела, опускала и поднимала взгляд, с успехом изображая отрешенную и покорную турецкую рабыню на невольничьем рынке.

Адам Омс обвел взглядом зал. Наклонился вперед, и его лисье личико расплылось в улыбке. От вдовы, сидевшей на самом видном месте справа от него, его глаза пробежали по молодым и самоуверенным деревенским парням, людям постарше и посолиднее, вдовцам и холостякам. Разыгрывался главный приз вечера. Острый взгляд Омса описал дугу и наконец нашел возвышавшуюся в дверях высокую фигуру – нашел и остановился. Его глазки словно буравили Первюса де Йонга, который, однако, встретил этот взгляд в полном спокойствии. Омс вытянул вперед правую руку и взмахнул картофельной толкушкой. Все в зале повернулись к белокурому человеку в дверях.

– Кто сколько даст? Молодежь Верхней Прерии! Решайтесь! Эй, Первюс де Йонг! Сколько? Сколько? Сколько?

– Пятьдесят центов!

Предложение поступило от Геррита Пона с другого конца зала. Смелая сумма для начала торгов в деревне, где доход от продажи всей телеги овощей на рынке частенько составлял всего один доллар.

Бах! Грохнула толкушка.

– Пятьдесят центов! Кто даст больше? Кто даст семьдесят пять?

– Шестьдесят!

Это Йоханнес Амбюл, вдовец, чей возраст превышал предложенную сумму.

– Семьдесят!

Снова Геррит Пон.

Адам Омс заговорил шепотом, прямо-таки прошипел:

– С-с-с-семьдесят. Дамы и господа, я не могу вслух произнести такую цифру. Мне стыдно. Вы только посмотрите на корзинку, джентльмены, и тогда уж говорите… с-с-с-семьдесят!

– Семьдесят пять! – состорожничал Амбюл.