Болтливой избы хозяйка 2

— Давно пора, околеем! — пробурчал Гор. Лишившись ипостаси медведя, он уже не так легко переносил холод.

— Под небом Сварожьим, на земле Ладиной, речется, деется, от Рода изначального как водится! — громко прокричал в небо Белый Волк, все замерли, прислушиваясь к его словам, — Воссияй Солнце ясно, и громы Перуновы громыхните, стожары полыхните и явись силушка добрая, славная, во благо призванная! — Лапа подошел к Антону и протянул ему кинжал, сказав тише, — режь запястье!

Антон взял дрогнувшей рукой кинжал, повертел тот в руках, не зная с какой стороны взяться за это дело.

— А ты сам не можешь?

— Могу и я. Но тогда мне всем резать придется, — предупредил волхв, — согласны?

Мужчины кивнули.

Тогда, не медля, Лапа дал Антону подержать кубок с вином и быстро провел лезвием по запястью, резанув глубоко. Грозный зашипел, но руку не отнял. Кровь полилась струйкой, падая крупными каплями на белый снег. Лапа подставил кубок, отсчитал пять капель и накрыл порез белым полотенцем, сверху придавив большим пальцем. Что-то пробормотал, дунул. Когда снял, на месте пореза остался лишь небольшой, почти заживший шрам.

— Ого, — восхитился Грозный, — ну ты даешь!

Лапа повторил сие действие с каждым из присутствующих, отсчитав от каждого точно пять капель в кубок. Затем размешал кровавый напиток рукоятью кинжала и вернулся к Антону.

— Выпей пять глотков. По глотку на каждого приобретенного брата.

Грозный скривился, сделал несколько глубоких вдохов, закрыл глаза и исполнил, что велели. Лицо его побелело, он едва-едва смог проглотить последний глоток.

— Да ладно тебе, из-за вина вкуса не чувствуется, — пробурчал Лапа, — там той крови всего ничего.

Одному за одним подносил волхв кубок и все пили ровно по пять глотков каждый. Оставшийся напиток Лапа выплеснул в костер, от чего тот вспыхнул ярче прежнего, и снова обратился к небу:

— Явись силушка добрая, славная, во благо призванная, и назовитесь вы от сего дня братьями названными, кровью породнившимися! И пуще того, отныне и довеку — братьями родными! Благословенные предками, помните — отныне и до смерти — вы едины! Клянитесь беречь друг друга и жизни не пожалеть для брата!

— Клянемся! — хором ответили женихи.

— И доколе так будет — нерушима клятва эта!

И тут грянул гром и полился дождь.

— Теперь обнимитесь и стойте так, пока костер не потухнет, братья!

* * *

«Станем гадать, как девку замуж отдать

— Ну, Лукерья, делись, как гадать будем? Что, прямо сейчас начнем, днем? Я думала гадают ночью.

— В сумерках, а то как же! — согласилась клецница, — при солнышке подготовиться надобно.

— Рассказывай!

— О-о, чаво, нетерпячки напали? — хихикнула Лукерья, — сперва ж ни в какую!

— Передумала! Ты только помни обещание, если увидишь что-то плохое — молчи! Я хочу знать только хорошее, или ничего! Ясно?

— Истее некуда! — фыркнула охоронница, — чаво уж тут…

— Попервой подготовиться надобно. До темноты еды не вкушать.

— А, так вот почему ты мне завтрак не дала. А кофе пить значит, можно?

— Дозволяется пить скока хошь, токмо не хмельное.

— И то хорошо, — обрадовалась Слагалица, — я без кофе не человек.

— Да ты и с кофеем не человек, — заметила охоронница лукаво, — не токмо, человек, — исправилась она.

— Да помню я, помню…

— Далее внимай! До темноты запрись в опочивальне и думам придайся.

— Каким?

— Тебе виднее. Насущным. Об чем хошь думай.

— Так. Дальше.

— Как стемнеет, я тебе в дверку постучу. Ты потихоньку спускайся и отправляйся в истопку. Токмо помни, ни гу-гу.

— Поняла. Молча в баньку.

— Тама, как омываться буш, про себя приговаривай: «Мою тело, омойся и душа»

— Мою тело, омойся и душа. Вроде запомнила.

— В предбаннике я оставлю рубаху из полотна домотканого. Ты не гляди, что ветхая, она можно глаголить, ценность рода!

— Да без проблем, — согласилась Степка, — лишь бы чистая.

— Древности не мараются, — возразила Лукерья возмущенно, — темнота!

— А я и не скрываю, что не разбираюсь. Только хватит меня упрекать этим каждый раз, — обиделась Степка.

— Ой-ой, зарюмсай ишо! Внимай далее!

— Вот научит меня Петя вас видеть, за все поплатишься, Лукерья! — пригрозила Степка, — ты меня еще плохо знаешь!

— Ой ли? Видали, как ты Катюху с другиней отхайдокала! — хихикнула охоронница, — токмо меня сперва изловить надобно!

— Доведешь — найду способ! — пообещала Степка, правда уже беззлобно, — вещай дальше, язва!

— От таковой слышу, хозяюшка!

— Наденешь рубаху и ничаво поверх. Токмо в одеяло завернись и дуй к домику.

— А обувь?

— Босяка!

— А если заболею? Ты что, после бани по снегу босиком?!

— Не возьмет тебя хворь, как есть баю!

— Точно, а это не разводняк?

— Чаво?

— Ну, это ты не прикалываешься надо мной?

— Я слов иноземных не разумею, тарабарщину блеешь!

— Это я тарабарщину блею, ты бы себя временами послушала, без словаря не разберешься! — Степка руками всплеснула.

— Как мои пращуры глаголили, так и я! А у тебя рот немыт! Ну ничаво, в истопке отмоешси!

— Да ты! — задохнулась Степка, — да я, тебя…

— Барышня, — опять вмешался Егорыч, — простите болезную, в такие денечки все лихое из нас преть.