Болтун

Мы проносились мимо с такой скоростью, что досадливо покачивались по бокам тропинки тонкие ветви деревьев. Я так боялся опоздать, хотя и понимал, что Рудольф не будет меня ругать.

Сердце мое стало легким и большим, когда я увидел молочный бар. Это было небольшая постройка с единственным залом и открытой кухней. Вывеска с розовыми буквами, подчеркнутыми сияющей голубой линией, не переставала гореть даже в полдень, потому что так хотела жена Рудольфа, а он очень строго следовал ее предписаниям.

Я никогда не видел эту женщину, и в то же время у меня создавалось впечатление, будто я знаю ее очень хорошо. По крайней мере, я знал все, что касалось ее представлений о том, каким должен быть модный в то время термополиум.

Подавали там, в основном, коктейли, мороженое, а кроме него жареную картошку с разнообразными соусами, хлеб с сосисками, рубленное мясо с кровью и яйцом. Словом, сытную, жирную еду, способную дать немного инсулинового счастья на очень короткий срок.

Стены были стеклянные, так что даже с улицы можно было увидеть, как повар работает на кухне. Внутри были удобные, но скрипящие от любого движения пухлые диванчики, на которых белая полоска следовала за мятной полоской, белые столы с засевшими под эмалью блестками и неизменными пластиковыми бутылками с соусами, стоящими на них. Я лично отклеивал с них этикетки, потому что мертвая жена Рудольфа и из могилы презирала рекламу. Были и высокие стулья у длинной стойки, перламутрово-розовые и без спинок. На стеклянных стенах висели в неоновых рамках дорожные знаки и мерцали светильники.

Словом, место это было нежное, ласково-сливочное, совершенно не ассоциировавшееся с его нынешним хозяином — двухметровым, усатым Рудольфом, забиравшим в хвост сухие, нечесаные, похожие на разодранную пеньку волосы.

Я остановил велосипед, защелкнул трос, обвив им заборчик, и сунул ключ в карман.

— Сегодня тебя не украдут, — говорил я, и мне становилось очень спокойно. Я знал, что этого действительно не случится. В то время велосипеды в Бедламе не были редкостью. Ты, наверное, думаешь, что мы жили в подвалах, как крысы. Нет, это было время, когда никто не умирал с голода и большинство людей могли позволить себе нечто приятное.

Мы с Хильде вошли «Сахар и специи», я посадил ее на диванчик и пошел на кухню. В зале пахло едой, дешевыми духами и свежим кофе.

Я обернулся и увидел, что Хильде помахала мне рукой и принялась тыкать пальцем в одну белую полоску на спинке дивана за другой.

Рудольф поджаривал сосиски, подкидывал их на сковороде с ловкостью, которая, казалось бы, не должна быть свойственна его неповоротливому телу. Я никогда не знал, в чем его безумие, моя Октавия. Иногда мне казалось, что его не было вовсе. Не каждый из нас похож на психопата из фильма ужасов, не каждый из нас представляет интерес для любителей дикого искусства и тех, кто просто мечтает пощекотать себе нервы.

Рудольф потрепал меня по волосам, чем нарушил святые санитарные правила, которые для его жены, видимо, были менее принципиальными, чем расцветка мебели.

— Привет, парень. Для тебя уже все готово.

— Доброе утро, — сказал я. — Как у вас дела?

— Отлично! Если хорошо поработаешь — получишь десерт.

Я знал, что он говорит так только для порядка — не было ни единого дня, когда бы я остался без десерта, хотя работал я очень по-разному. Рудольф часто говорил мне, что у меня большое будущее.

Прежде это говорил отец. Маму не волновали звезды, под которыми я родился, отец же гордился моей потенциальной исключительностью. Я не чувствовал себя менее безумным, чем другие. Мне казалось, что Рудольф намного более здоров, чем я. Но все же я понимал, что я особенный и, конечно, мне нравилось, когда кто-то отмечал это.

У меня были перспективы, я готовился стать кем-то великим, я не распадался на кусочки от одного этого знания. Я чувствовал, что мне суждено стать выдающимся человеком. Или, по крайней мере, я догадывался, что было бы неплохо каким-то образом преобразовать существующий порядок вещей, сохранив о себе долгую и добрую память.

Получилось у меня не все и не так, как мечталось в детстве, и все же я собой горжусь.

Тогда же я рассматривал открытые передо мной дороги, натирая тарелки губкой и пребывая в возвышенном мире еще не реализованных вероятностей, раскинувших бесконечные фракталы жизней, которые я мог прожить.

В сущности, у меня было не так много вариантов, я не мог получить высшее образование или поехать в Вечный Город, но я думал о том, чтобы основать колонию на другой планете. Было бы здорово собрать мой народ и увезти отсюда далеко-далеко, размышлял я, оттирая сливочный соус и разводы мороженого от стеклянной миски — никогда еще мечты не были такими сладкими, даже руки мои были липкими от них.

Два часа всегда проходили незаметно, я легко углублялся в мир своих фантазий и не отличал его от реального. Я могу сделать так и сейчас, однако мое расписание обычно является слишком плотным для избегающих излишеств.