"Болваны"

Следуя соответствующим наставлениям невропатолога, забежавшего к окулисту, перед тем как вызвать Птицына, окулист, полная женщина с шиньоном, тщательнейшим образом исследовала у Птицына глазное дно, что-то записывала, бормотала про себя какие-то цифры, что-то подсчитывала, качала головой, опять записывала, еще раз заглядывала через зеркальце на лбу в оба глаза Птицына, точно проверяя себя.

Птицын стоял в коридоре и меланхолично наблюдал, как все, что он так долго и мучительно выстраивал, превращается в карточный домик, опрокинутый мизинцем. Окулист с делом Птицына пошла к невропатологу. Тот выскочил из своего кабинета с торжествующим лицом, злорадно ухмыльнулся, взглянув на Птицына, и побежал с его личным делом к старшему врачу комиссии, сидевшей за столиком в конце коридора. Птицын видел, как невропатолог, встряхивая кудрями, что-то горячо с нею обсуждал. Он тыкал в бумажку и выписку, временами кивал в сторону Птицына, стоявшему неподалеку. Наверно, он красноречиво убеждал врачиху, что таких симулянтов и подлецов, как Птицын, в армию нужно отправлять в первую очередь: пусть, мол, там подохнут, поделом им, не будут обманывать государство, а нас, врачей, им не обмануть! Разговор, как видно, закончился в пользу невропатолога. Он прошел мимо Птицына, улыбнулся одними глазами, бросил на ходу: "Идите к терапевту!"

Это был конец! "Значит, заберут!" - подумал Птицын.

В то время как грубая баба выкрикивала все то же: "Трусы спустить... Трусы поднять...", а голые призывники мерзли, ежились и почесывали одну волосатую ногу о другую, Птицына вызвали за ширму, которую он в первый раз не заметил. Там сидела интеллигентная блондинка с грустным удлиненным лицом, немного лошадиным (она напомнила Птицыну портрет Полины Виардо). Она негромко попросила Птицына сесть, стала мерить ему давление.

- Вы волнуетесь? - вдруг спросила она, как-то совсем неравнодушно посмотрев на Птицына большими грустными карими глазами.

- Нет.

- У вас очень высокое давление!

- Да-а... Я лежал по этому поводу в 915-й горбольнице... месяц... После сотрясения мозга...

Она взглянула в документы, которые ей передали, вслух прочитала:

- Артериальная гипертензия второй стадии. Ничего себе! Невропатолог снизил этот диагноз до первой стадии. По списку болезней, с которыми сейчас берут в армию, а этот список недавно ужесточен, ваш диагноз входит в список...

- И чем это мне грозит? - Птицын тоже взглянул в карие глаза докторши.

- Стройбат. Кирка, лопата... Бери больше - кидай дальше...

Она с удивлением посмотрела на Птицына. Он кивнул.

- Не знаю, почему я вам сказала... Мы обычно не говорим.

3.

Птицыным овладело полнейшее безразличие. Между темечком и виском пульсировала и перекатывалась боль. Она попеременно то металась и билась в ритме сердца, то отступала и тупо ныла, точно воющий на луну пес. Птицын смертельно устал и сдался. Бороться дальше не имело смысла. Надо было принять свою судьбу. Значит, для чего-то он должен был идти в армию. Жаль, что столько мучений зря. Вот и еще одна ошибка. Стало быть, он не понимал своей судьбы? Опять он разбил лоб об стену. Стена! Птицын чувствовал ее физически. Всю жизнь - стена. Он разбегается, очертя голову бросается на стену. Но стена железобетонная - искры из глаз, он падает и, очнувшись, на карачках отползает от стены, с трудом поднимается и бредет в сторону. Так было с театральным институтом, куда он поступал три года подряд. Так было с Верстовской. Так произошло с военкоматом. Ну что ж! Такая планида.

От кабинета терапевта до актового зала, где заседала военкоматская комиссия, решавшая кому где служить, было не больше полутора десятка шагов. Птицын, голый, в белых трусах (их белизну нельзя было назвать идеальной, ведь Птицын никак не рассчитывал дойти до заключительного стриптиза), ожидал своей участи. Когда открылась дверь и чернявая сестра вынесла очередную порцию личных дел, Птицын сквозь дверной проем разглядел сутулую спину тщедушного призывника и жирных военных за длинным столом.

У Птицына страшно болела голова, он видел окружающих как бы сквозь дымку. И вдруг ему представилась фантастическая ситуация, будто хилый мальчишка читает комиссии басню Крылова, а потом комиссия просит его сплясать. Именно так все и происходило в школе-студии МХАТ, куда Птицын поступал и дошел до третьего тура. Перед Птицыным молниеносно промелькнули кадры унизительной процедуры творческих конкурсов. В Щепкинском училище один восьмидесятилетний народный артист, ослепший и оглохший от старости, лег на стол, сложил ладони в трубочки и стал смотреть на абитуриентов как бы в бинокль из своего окопа; другой потребовал, чтобы девица приподняла юбку повыше: он хотел рассмотреть ее колени; третий прервал Птицына на полуслове, когда тот читал монолог Хлестакова: "Почему вы говорите не своим голосом?" - после чего минут пять ухмылялся, довольный тем, что выбил его из колеи.