Бомаск

Настоящих королей, подлинных властителей, она узнала лишь с тех пор, как была допущена в тесный кружок Дюран де Шамборов. Вот таким будет и ее сын, и она сама возложит корону на его голову. А до тех пор пусть просвещается в любой области и веселится сколько может.

Мадам Эмили была уверена, что, если бы ей удалось потолковать с сыном наедине, она без труда уговорила бы его не противиться коренной реорганизации фабрики в Клюзо.

Вот почему Натали, вполне разделявшая мнение мачехи о бесхарактерности Филиппа, водворилась в Клюзо. О их времяпрепровождении Нобле сообщил мадам Эмили самые точные сведения, которые получил от своих осведомителей, доносивших о каждом шаге Филиппа.

В пятницу Филипп возвратился из Лиона, только во второй половине дня и нашел у себя во флигеле Натали и Бернарду, уже расположившихся, как дома. Они сейчас же повезли его обедать в гостиницу соседнего городка, а вечер все трое провели в Эксе; на следующее утро Натали хвасталась приходящей прислуге Филиппа, что выиграла в баккара много денег — сотни тысяч франков. «Ей везет из-за ее зловредства», — думала Эмили, которая неизменно проигрывала за зеленым сукном. Вернулись игроки только на рассвете, спали чуть не до обеда, Филипп в конторе не появлялся. Около семи часов вечера автомобиль «альфа-ромео», выехав из Клюзо, помчался по Гренобльской дороге, а куда ездили — неизвестно; вернулись рано, но сквозь ставни видно было, что в комнате Филиппа свет горел до глубокой ночи. («Верно, она ездила в Гренобль за виски», — решила мадам Эмполи.) Сегодня, в воскресенье, после завтрака они совершали обход питейных заведений Клюзо. Натали пила коньяк. («А ночью виски глушила… Ни на одну минуту не отпускает его от себя», — сделала вывод мадам Эмили.)

Она намеревалась тотчас атаковать «красную девчонку», считая, что роман Филиппа как раз и есть наиболее уязвимое место в позиции противника. Подкупить профсоюзную делегатку, а потом сказать Филиппу: «На, смотри, вот тебе бесспорные доказательства ее продажности». А раз его нимфа Эгерия лишится своего ореола, Филипп отступится и махнет рукой на фабричные дела.

В разговоре с хозяйкой Нобле все время именовал Пьеретту «мадам Амабль». Когда же он говорил о ней у себя в конторе с секретаршами, то называл попросту Пьереттой, и вовсе не из презрения, а потому, что знал ее с детства.

Хозяйка потребовала curriculum vitae [9] Пьеретты Амабль, надеясь, что Нобле намекнет, какими средствами можно оказать давление на эту рабочую делегатку, — ведь такого рода сведения были специальностью Нобле.

Но прицепиться было не к чему. Тогда она спросила о ребенке Пьеретты. Издавна считалось классическим приемом воздействовать на одинокую мать щедротами в отношении ребенка, которого ей приходится растить без мужа. Словом, Эмили Эмполи, бывшая мадам Летурно, с легкостью и даже с некоторым удовольствием обращалась к хитроумным рецептам, проверенным на кухне предпринимателей, с которой она познакомилась двадцать лет назад. Однако оказалось, что ребенку только пять лет и живет он у дяди Пьеретты, зажиточного крестьянина.

— А работница она хорошая?

— Превосходная.

— Так что же вы не догадались сделать ее старшим мастером?

Это тоже был испытанный прием тонкой хозяйской стратегии.

— Мадам Амабль — особа, можно сказать, необыкновенная, — сказал Нобле и, подумав, добавил: — Полагаю, что в дальнейшем она не уступит Кювро.

Эмили тотчас подумала, что рабочий Кювро, который целых двадцать лет портил жизнь фабрикантам Летурно и в конце концов разорил их, лично ей оказал услугу, о чем он, понятно, и не подозревает. В 1924 году Кювро был руководителем большой забастовки, длившейся тринадцать недель и в результате упорной борьбы рабочих увенчавшейся их победой. Эмили Прива-Любас подбивала своего свекра Франсуа Летурно ни за что не уступать, а своего отца уговорила дать Летурно денег в долг для уплаты по срочным векселям. Долг так и не был возвращен, и, проникнув в эту лазейку, семейство Прива-Любас прибрало фабрику к рукам.

Все человеческие свойства: и порядочность, и непорядочность, и смелость, и трусость — мадам Эмили всегда умела повернуть к своей выгоде и называла себя за такое уменье «реалисткой». Она испытывала вполне искреннее и столь беспредельное презрение к людям, что порой удивляла даже Валерио Эмполи. Он тоже презирал людей, но от этого ему было грустно.

Прежде всего Эмили решила все-таки попробовать подкупить Пьеретту Амабль. Пусть она честная-расчестная, какой ее рисует Нобле, но попытаться все же не мешает. Ей всегда казалось, что Франсуа Летурно просто не сумел подойти к рабочему Кювро. А если «красная девчонка» устоит перед соблазнами, можно будет извлечь выгоду даже из ее неподкупности. Но первым делом надо на нее посмотреть. Мадам Эмполи доверяла только собственному суждению о людях и считала, что необходимо своими глазами взглянуть на тех, кого собираешься атаковать.

— Мне надо поговорить с этой женщиной, — сказала она Нобле. — Пошлите за ней.