Бомаск

Даже солнце Капри не способно меня согреть. Врач категорически запретил мне оставаться на побережье. Сейчас уезжаем в Сестриер (Пьемонт). Пиши мне туда до востребования.

Твой Красавчик прав. Мы оба с тобой не такие уже крепкие, как кажемся на первый взгляд.

Целую тебя.

Натали.

ПИСЬМО XIX

(Это письмо разминулось с предыдущим.)

Филипп Летурно Натали Эмполи

Клюзо, октябрь 195… г.

Я негодяй.

Красавчик — мы с ним только что встретились — был какой-то не такой, как всегда.

«Ну что? — спросил он меня. — Тебе лучше?»

Нет, говорил он вовсе не насмешливым тоном. Казалось, его мучит какая-то мысль. Не знаю даже, расслышал ли он мой ответ.

Против обыкновения он не смеялся своим обычным смешком по любому поводу, в уголках его глаз не вспыхивала лукавая искорка, так смущавшая меня в первое время нашего знакомства. Не похоже было также, что на него снова нашел приступ тоски по родине; признаюсь, я всякий раз в подобных случаях надеюсь, что он возьмет да и сядет в первый отходящий в Геную поезд, и Пьеретте останется одно: принимать меня у себя, чтобы говорить с лучшим другом дома о неверном любовнике. В такие дни Красавчик подолгу молчит, а потом вдруг начинает рассказывать какие-нибудь случаи из своей партизанской жизни, о забастовке в Генуе, о браконьерах Абруццо, и постепенно к нему возвращается обычная «шустрость». Ибо у него есть «шустрость», как есть у него и свой особый «подход» ко всему на свете. Пожалуй, впервые я понял и осознал всю прелесть простонародных выражений. В иные дни он так меня оживляет своей «шустростью», что я почти забываю о Пьеретте Амабль.

Но сегодня было что-то другое. Красавчика, казалось, грызла какая-то печаль, беспокоили «неприятные хлопоты», как выражаются гадалки; видимо, ему выпал валет пик.

Мы ловили на червяка с грузилом: свинцовое грузило, а двадцатью сантиметрами выше — мотыль, он нацеплен на крючок посередине и поэтому отчаянно извивается. Стоя в резиновых сапогах посреди потока, по колено в воде, я забрасываю червяка в пенистую воду, а она перекатывает его с камня на камень, тащит от ямки к ямке. Если на пути моего червяка попадается форель, она может выпрыгнуть из воды или не выпрыгнуть, схватить крючок или не схватить, порвать леску или не порвать. Наконец мне удалось вытащить форель величиной с ладонь: под руководством моего друга Красавчика я становлюсь заправским рыбаком. Возможно даже, я не испугался бы теперь и твоего приятеля ската.

Чуть повыше по течению он тщательно обследовал глубокую яму. По его расчетам, течение отнесет удочку в яму, а затем вынесет ее оттуда образовавшимся водоворотом и будет то подгонять к берегу, то отгонять обратно. Он убежден, что у берега под корягой притаилась в ожидании червяка огромная форель. Красавчик никогда не ошибается, но, боюсь, его форель уже вдоволь наелась. Или же ее потянуло на другую пищу, повкуснее наших мотылей. Словом, кончилось дело тем, что его удочка зацепилась за корягу и сломалась. «Porca miseria!» Я уже привык к этим проклятиям и знаю, что, отчертыхавшись, он придет в обычное расположение духа. Он уселся на берегу в двух шагах от меня и стал чинить удочку.

Я тоже не совсем удачно забросил удочку и вынужден был подойти поближе к берегу.

«Ты когда-нибудь ревновал?» — вдруг спросил он меня.

«Случалось», — ответил я уклончиво.

Сердце мое бешено билось. Значит, Пьеретта рассказала ему все.

«А я, — продолжал он, — никогда не ревновал».

Он кончил чинить удочку и взялся за леску, чтобы закрепить петлю. Леска порвалась, впервые в жизни порвалась в его руках.

«Porca madonna!» — буркнул он.

Я стоял и думал: «Неужели он ревнует ко мне? Если он ревнует ко мне, стало быть, видит во мне опасного соперника, значит, Пьеретта вовсе и не думала смеяться надо мной, а, очевидно, выдала свое отношение ко мне каким-нибудь неосторожным словом, жестом, взглядом». День был жаркий, но в тени огромных деревьев, которые обступили берега Желины и сомкнули над водой свои ветви, стояла упоительная прохлада. Я вдруг возликовал.

Внезапно удилище натянулось. Неужто форель? А может быть, коряга? Я тихонько повел. Удочка согнулась, но, слава богу, не сломалась. Однако я чувствовал, что крючок зацепился за что-то крупное. Удочку потянуло к яме, где раньше удил Красавчик. Я отпустил леску.

«Держи, не упускай! — закричал Красавчик. — Еще зацепится за какую-нибудь чертову корягу. Да ты тихонько, тихонько тащи, а то порвешь!»

То, что зацепилось за крючок моей удочки, и то, что я пытался тащить потихоньку, как советовал мне Красавчик, забилось в ямку и было неколебимо, как скала.

«Да ты тихонько, тихонько», — кричал Красавчик.

Он спрыгнул в воду и пошел ко мне, скользя на мокрых камнях.

«Не шевелись, — командовал он, — не тащи, а только держи крепче…»