Бомба для дядюшки Джо

4 августа появилось новое распоряжение («Распоряжение № 37»). Этот секретный документ распределял по помещениям самих работников Лаборатории. В восьми его параграфах подробно перечислялись номера комнат, к которым прикреплялись те или иные сотрудники.

Составляя приказ, Курчатов явно старался избегать «канцеляризмов», поэтому подбирал для каждого параграфа «свой» глагол:

«§ 2. В комнату № 21 разрешается входить…

§ 3. В комнату № 24 и 25 имеют право входа…

§ 5. В комнаты, расположенные… за № 2,3,4 и 5, разрешается вход…

§ 6. В комнату № 1 допускается вход…» и так далее.

Глава восьмая Интриги в атомных делах

Штурм академических бастионов

Шёл 1943 год. Отечественная война была в разгаре. На Курской дуге затевалось переломное для обеих воюющих сторон сражение.

А в атомной лаборатории продолжали размеренно и методично проверять данные, которые Курчатов черпал из материалов, предоставлявшихся ему ГРУ и НКГБ.

Чекисты, в свою очередь, тоже не просто ссужали Лабораторию № 2 секретными данными по урану, но и внимательно следили за тем, как их информацию используют физики. В июле 1943 года 1-ое Управление НКГБ СССР направило наркому госбезопасности Всеволоду Меркулову рапорт. В нём говорилось, что работы в Лаборатории № 2 идут «неудовлетворительными темпами», а результаты исследований английских и американских учёных, с большими трудностями добываемые советскими разведчиками, используются крайне плохо.

Когда же руководство НКГБ (через всё того же Первухина) испросило разъяснений, Курчатов ответил, что к потоку разведданных, превращающемуся во всё новые и новые секретные тетради, следует относиться с большой осторожностью. Каждая страница, каждый абзац зарубежных материалов нуждаются в самой тщательной проверке. Чем в его Лаборатории и занимаются. Процедура эта непростая и довольно долгая. К тому же исследователям не хватает приборов, материалов и ещё очень и очень многого.

На вопрос, можно ли ускорить процесс проверки, Курчатов ответил утвердительно. Но сказал, что для этого лаборатории нужен циклотрон. А его ещё только сооружают.

Венедикт Джелепов рассказывал:

«В августе 1943 года по срочному вызову я прямо с вокзала явился к Игорю Васильевичу в его первую резиденцию на Пыжевском переулке в здании, где размещался тогда Институт кристаллографии АН СССР. Он встретил меня своей обаятельной улыбкой и, поздоровавшись, с места в карьер объявил, что я с Л.М. Неменовым должен буду заниматься сооружением циклотрона, который предполагается разместить в заканчивающемся строительством лабораторном корпусе на улице с показавшимся мне тогда странным названием Бодрой».

Теперь эта улица называется улицей академика Курчатова. Её мостовая и тротуар покрыты асфальтом, из которого ввысь поднимаются многоэтажные дома. А в 1943-ем она напоминала улочку обычного дачного посёлка, каких в Подмосковье — сотни. Вот на эту Бодрую улицу и свозили детали будущего циклотрона. Его сооружением командовал Леонид Неменов.

Впоследствии он рассказывал:

«Тут следует учесть, в каких тяжёлых условиях приходилось проводить монтаж и наладку ускорителя. Любая мелочь превращалась в проблему…

Несмотря на чрезвычайную занятость, Курчатов либо заходил к нам, либо звонил по телефону, спрашивая, «есть ли достижения?». Он очень торопил, но мы и сами знали, как важно уложиться в установленный срок. Ведь пуск циклотрона был первым «векселем», который Курчатову следовало «оплатить» по ходу решения всей гигантской проблемы».

Наступила осень. Позади была Курская битва, впереди — более полутора лет войны. Жизнь на фронтах Великой Отечественной шла своим чередом, в тылу — своим.

Академия наук давно приспособилась к специфическим требованиям военного времени и даже проводила отдельные мероприятия, учреждённые в мирную пору. Например, избрание новых членов.