Бомба из прошлого

Когда-то нас связывал сын. Теперь уже не связывает. Он во Вьетнаме, в районе Плейку, помогает местным компаниям наладить производство строительных материалов, которые можно было бы продавать в Европу. Он не приезжал домой уже два года и в последний свой приезд они с отцом не обменялись друг с другом ни словом. Откровенно говоря, я тоже давно с ним не разговаривала. У нас нет общих увлечений — у меня на них просто не хватает времени. Раньше мы вместе отдыхали, теперь — нет. Я езжу в Италию и Францию, где беру уроки живописи. Он — когда им удается выставить его в отпуск — отправляется в Западные графства, ходит по деревням, отыскивает церкви четырнадцатого и пятнадцатого веков, останавливается в дешевых пансионатах. Кристофер живет ради работы.

Он — одержимый. Все остальное не имеет для него никакого значения. Думаю — сам он никогда не признается, — Кристофер рос в одной из тех военных семей, где проявление чувств не одобряется, потом попал в интернат и университет. Мы познакомились в Оксфорде, где у него, кстати, дела шли совсем неплохо, а по окончании его завербовали в секретную службу по рекомендации кого-то из старых знакомых. Кристофер из тех людей, которые считают, что нельзя откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Это противно его натуре. Установив однажды такие стандарты, он до сих пор их придерживается, а тех, кто не дотягивает, считает слабаками и неудачниками и отбраковывает. Рано или поздно этому наступит конец. Ему устроят проводы, закатят вечеринку, на которой меня, конечно, не будет. Дом придется продать, купим что-нибудь поскромнее в Кингсвере или за рекой, в Дартмуте. Может быть, тогда мы и найдем друг друга.

Знаете, мы были нормальной парой, с ребенком. Его послали на три года в Берлин. Мы ходили гулять на Олимпийский стадион. Каждую неделю мне приходилось принимать гостей, развлекать коллег мужа и их жен. Как-то в субботу он пригласил одного американца. Я даже поругалась с ним из-за этого — число гостей нарушилось, и мне едва удалось найти для пары секретаршу из резидентуры. Звали его немного странно, Клипер А. Рид-младший. Я подавала лосося с салатом — уверяю вас, милочка, это блюдо запомнится мне надолго, — когда он закурил первую сигару. Потом была говядина, что-то еще, фруктовый салат и меренга, а он все курил и курил, дымя как паровоз, рассыпая пепел по скатерти. Я дошла до сыра, а он закурил вторую. При этом рот у него не закрывался, и он не ел и не пил вина, а только требовал чаю, и мне пришлось несколько раз бегать в кухню за чайником. Поначалу гости пытали не обращать на него внимания и разговаривать между собой, но получилось наоборот. Этот американец никого не слушал и не слышал, кроме себя самого. К концу обеда все за столом слушали только его лекцию об искусстве шпионской работы, которую он перемежал анекдотами: о стычках со «Штази» и КГБ, о победах и поражениях, о закладке тайников и приемах наблюдения. Можете мне поверить, все были зачарованы. В комнате стояла такая тишина, что — простите за клише — было слышно, как муха летит. После одной истории — об агенте, подстреленном и утонувшем в Шпрее, возле Обербаумбрюкке, — все еще долго молчали. Он рассказал об этом абсолютно бесстрастно, как будто речь шла о задавленном на дороге кролике. На этом вечер, собственно говоря, и закончился. Помню, гости почти сразу стали расходиться. Кристофер ни разу об этом не упоминал и во время рассказа оставался равнодушным слушателем, но я сердцем почувствовала, что он был там и агент погиб у него на глазах. И вот что я вам скажу, моя милая, мой муж подпал под чары этого американца. Клипер Рид полностью его изменил, слепил по своему образу и подобию. Не стоит, наверно, и говорить, что к обеду его я больше не приглашала.

Где Кристофер сейчас? Не знаю. Его жизнь — работа. Он может быть где угодно. Я в его дела не посвящена. Он вернется, постирает одежду, возможно, даже погладит, но ничего мне не скажет. Он не из тех, кого называют крестоносцами, кто идет в бой под знаменем патриотизма или какой-нибудь идеологии, но для него неприемлемо поражение. Взять хотя бы эти глупые кроссворды в газетах. Он бесится, если не может их решить, но внешне это никак не выражается, и он никогда не обратится за помощью. Вариант с неудачей никогда даже не рассматривается, и никакие разговоры о поражении им не воспринимаются. Вот почему он лишился любви собственного сына и поставил на грань разрыва наши отношения.

Боже, как время бежит! Я, наверно, задержала вас. Знаете, я впервые рассказала кому-то о Кристофере. Следовало ли вам называть ему имя того полицейского? Не знаю. Помогла ли вам чем-то? Сомневаюсь. Я не знаю, где мой муж и какой опасности подвергается. Теперь, после всего, что вы услышали, ваше отношение к нему изменилось? Или он по-прежнему вам нравится?

Элисон поднялась.

— Вы очень мне помогли. Прошу извинить за то, что отняла у вас столько времени. И, знаете, я не на стороне большинства — мне нравится ваш муж. То, во что он замешан, близится, как мне представляется, к завершению. И спасибо вам.

* * *