Бомбейские чудовища

— Не знаю, — продолжил Чудин, — Игнат думает, кто-то хулиганил. Но я велел ему принести их. Вот лежат.

Лев Милеевич перевел взгляд на табурет и узрел там бесформенный темный комок. Двумя пальцами он взялся за край тряпки и встряхнул ее перед собой — оттаявший лед блестящими каплями разлетелся вокруг. А еще через миг Лапочкин уже обеими руками держал на весу чьи-то весьма внушительные брюки, мокрые и изжамканные. Превозмогая омерзение, он засунул руку в правый карман и достал оттуда плоскую пластинку. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это сложенный вчетверо лист бумаги. Бросив штаны на табурет, Лапочкин осторожно развернул бумагу — буквы хотя и расплылись, но превосходно читались.

— Что там? — не утерпел Чудин.

— Ничего особенного, — ответил помощник следователя, поворачиваясь так, чтобы нежелательный свидетель не мог прочитать. — Возьму на экспертизу. И штаны тоже упакуйте. Через час заберу. А пока было бы невежливо оставлять даму надолго одну.

Лапочкин не договорил главного: ему не терпелось отведать студня с хреном и положить в рот ломтик селедки. Тем более что теперь у него в руках было вещественное доказательство, по которому можно определить сообщника Сыромясова.

Ведь это сообщник ему писал: «Если желаешь убедиться в измене того, кто дорог тебе, после полуночи будь у “Бомбея”».

Глава 9

Фалалей Черепанов нисколько не сомневался, что его юный подопечный, пользующийся такой чрезвычайной популярностью у женщин, в костеле не задержится. Не сомневался он и в том, что Самсон Шалопаев не сможет отказать Мими в просьбе проводить ее до дому. А доведя мадемуазель до дома, где она квартирует, не сможет отказаться от предложенной чашки чаю — уж он-то, Фалалей, прекрасно видел, как эти голубки стреляли глазами в его присутствии, как желали остаться наедине!

Хотя господин Черепанов и являлся ревнителем супружеской верности и беспорядочных половых контактов не одобрял, в данном конкретном случае он стажера не осуждал. Во-первых, молод, не способен еще устоять перед энергетикой взрослых женщин, которые прямо-таки его гипнотизируют. Во-вторых, оба не связаны таинством церковного брака, а значит, речи об измене кому-нибудь и не идет. А в третьих, считал Фалалей, Самсону полезно пополнить свой багаж интимных познаний — все-таки он в журнале «Флирт» служит…

Теперь фельетонист, глядя вслед удаляющейся парочке и щуря глаза от мелкого снега, прикидывал, чем ему занять вечер. Разумеется, неплохо бы набрать материален о госпоже Матвеевой и госпоже Куприянской. Но с кого начать? О том, в каком театре служит неизвестная госпожа Куприянская — несомненно, это ее псевдоним, — можно узнать в дирекции Императорских театров. Но присутственный день там уже завершен, кроме того, возможно, она служит и не в Императорском театре, а в каком-нибудь захудалом, модернистском. Ныне их развелось множество! Спросить у театрального обозревателя Синеокова в буфете синема? Но это чревато скандалом: Модест раскричится, что за ним следят и вмешиваются в его личную и творческую жизнь. Если фамилия Куприянская — сценический псевдоним, то и в адресный стол полиции без знания ее настоящей фамилии обращаться бесполезно.

Пока же ноги несли фельетониста Бог знает куда. Внезапно он подскочил как ужаленный и резко притормозил на ледяной дорожке — у него возникла идея! Он покрутил головой в поисках заведения, где можно было бы воспользоваться телефоном. Неподалеку, всего в квартале, находилась мастерская по изготовлению визиток, туда-то журналист и устремился. Там его знали в лицо и неоднократно оказывали мелкие услуги.

Дорвавшись до телефонного аппарата, Фалалей истошно закричал в трубку, требуя от барышни соединить его с редакцией журнала «Козлиная песнь».

Служащие мастерской захихикали: они тоже знали это новое передовое издание, с вызовом названное в отместку снобам, вздыхающим над словом «трагедия». А трагедия — это и есть козлиная песнь в переводе с греческого. А значит, кроме печального, в ней несомненно присутствует немало и веселого.

В редакции «Козлиной песни» служил конторщиком бывший священник Гришка Петров, лишенный в прошлом году Синодом своего сана за брошюру, поносящую православную церковь и отрицающую существующие власти. Освободившись от вериг веры, Гришка полностью погрузился в мирскую суету и пороки. Особенно его интересовала подноготная известных людей, будь то властители или актеры и писатели. Он вынюхивал все, что связано со страстями человеческими, выгодно приторговывая чужими тайнами, и Фалалея уважал, как уважал своего вожатого Данте, который много узнал благодаря осведомленности Вергилия.

— Гриша, Гриша, сукин ты сын, как я рад тебя слышать! — воскликнул Фалалей, когда телефонная связь установилась.

— И я тебя, чадо мое греховодное, — отозвался конторщик.

— Слушай, Гришаня, будь братом и другом, окажи услугу, — взмолился фельетонист «Флирта», — наш-то специалист по театру пропал в бездне греха, а мне позарез сведения нужны.

— Богатым милостыньку не подаю, — ответил Гришаня на другом конце провода.