Бомж, или хроника падения Шкалика Шкаратина(СИ)

За оконцем вызревает ярый погожий день, добрый для крестьянских дел и умилостивления души. Суровое солнце несет свет без тепла, а серая просинь ноябрьского неба напоминает о грядущих холодах. Надо успеть насладиться божьей благодатью. Впитать на всю предстоящую зиму последний дар осени. И снова идут на улицу. И радуются, завидев знакомые лица соседей, точно утратили уж "надёжу" на подобную встречу. В разговорах ферменцев вперемешку сквозят негодованье и одобрительная нота, ушло, мол, по причине недосмотра правленья под зиму более десятины льна-"кудряша", а картофель и другие корнеплоды поморожены, что не дает возможности употреблять таковую самим членам колхоза, а также кормить скот; а задолженность хозяйства разным организациям и учреждениям за уходящий год весомо сокращена и авось покроется за счет нынешнего урожая. Товарность же, выходящая на рынок -- мясо, молоко и другое сырье -- далеко недостаточна для содержания членов и хозяйства в целом. Мол, утеряно из амбара более 100 штук мешков порожних из-за того, что не было хозяина в кладовой и те, кто брал мешки бесхозяйственно бросал их где попало... Судача, возвращаются к празднику.

- ...Пашка Осколков митинг делал. И уполномоченный приезжал.

- В Осе што-ли? - Интересутся Федор Пилатов.

- Не в Ильинке же...

- И чё сказывали?

- Дак сказки... опеть! И про товарища Сталина, и про выработку...

- Да какеи ж сказки про Сталина? Ты че, Венка, буровишь?

- Тихо, тихо... мужики. Ишь, разорались. Хоть тут все свои, а не надо рысковать. - осаживает компанию Баир и словно нам кого-то обижается. А, может, и зря. Какие, действительно, сказки про товарища Сталина... Он пьет свой стакан сладкой бражки. И сердито хрустит соленым огурцом.

- Нет, погоди, погоди, Басурманка Баир, ты чё тут нас стращаешь? Сколько мы ещё голову в коленки прятать будем? Ты что думаешь, среди нас сексоты водются? Вот ты - чей будешь? Откель взялся?

Баир равнодушно жует огурец и не реагирует на Венку.

-Эх, гости дорогие! Чё головы повесили?..- Сглаживает момент Колька.

-Гуляй, рванина! от рубля и выше... - Тут же подхватывает Венка Богдан.

Наступает баиров час... Баир петь хочет. Выпивает второй стакан бражки, вытирает рукавом рот и пробует голос. "Бга-а-а...дя-га-ааа...Бай-каал пере-е-хааал!.."

-...Рыбацкую лодку берет, - слаженно подхватывают гости, - и грустную песню заводит, про Родину что-то поет...

Особенно возвышается церковный бас отца Федоса. Вместе с Баиркой они заглушают остальные подголоски и ничуть не тяготятся этим. На песню выходит Мария, покормившая сына. И вплетает свой сильный голос - приятное сопрано - в песенную вязь. И - воодушевляются люди! Забирают все выше, мощнее...

Песня знакомая... Про них эта песня. Про побег к обетованной свободе и поиски лучшей жизни. Вот она - свобода - рукой подать! Вот лучшая доля - за отчаянным поступком следует... Бежать, как бежит каторжник - бродяга, сломя голову, в новую неизвестность, не хуже, поди уж, нынешней тяготы... Хуже не будет. Хуже и не бывает. Куда уж хуже-то? Унижение бесчеловечное, хотя и равенством зовется. Бежать - и вся недолга. А уж день-то покажет!

...А песня дюже добрая. И - выводят грозные рулады со страстью, с силой душевною, так рьяно, словно обретают ту самую свободу через крик свой сердечный.

Кто-то еще пришел. В сенцах копошиться, в тряпках - половиках запутался.

- Мир дому! С сыночком тебя, Колька. И тебя, Марея. Дай, думаю, зайду... И-их, какие люди...

- А и молодец... садись ко столу.

- ...Помяни... то ись.. выпей за кресника моего, Кистинтин!

- Како... "помяни"...Ты с ума сдурел, Хфедосий?! - Возмущается Петька Сысой.

- А давай чекнемся, Костя! И с тобой, Петр... Хоть и заноза ты.

Борисович зашел. Секретарь сельсоветский. У него на Ферме родители живут и другие родичи. И все праздники Костя тут, с ними, да по друзьям ходит. Худой, прямой, как дерево в осиннике, И одет по-деревенски: какой это секретарь? Однако люди здешние не по должностям судят. Какой человек - смотрят. А Борисович-то и на балалайке, несмотря на должность, не куражлив. И рюмочкой - с каждым - не брезгает чокнуться. Очкастое его лицо улыбчиво и доверчиво. Нет, не чванливый парень. Свойский.

- С крестинами вас. Дай ему жизни, значит, сто... а то и больше.

- ...дай, дай бог.

- ...да и даст!

- Да дал бы, дак нету его! - Подливает дегтя Венка.

- Тьфу ты, опеть за свое... - Снова негодует Баир.

- Крестника как назвали, дядя Федос? - Интересуется Костя, закусывая квашенной капустой,

- Так ты же записывал, Борисович. Ай, забыл?

- ...а налито, гостеньки дорогие! Итти - ж - вашу мать... за вами не угонишься. За сына моего Саньку Натырова...

- Не Натыра он. Семеновым записали...

- Какой семёна? - Изумляется Баир.

- ...да знаю я... Какая разница? - Машет рукой Колька. И не поднимает глаз. Его смуглое лицо ещё более багровеет, рот досадливо кривится. Неведомо остальным испытываемое Колькой чувство.

- Не скажи, Николай! При родном отце - не по-божески это, - поддерживает Баира Федос.

- Помолчи, Хфедосий! Не твоя власть, ихняя.

- Так не расписаны же.