Бонбоньерка (СИ)

Я возвращался вечером, пересекая парк по старинной диагональной аллее, тем самым сокращая себе путь и отдыхая от суетности людской. Стоял густой туман, и мои шаги в нем раздавались ново и непривычно, и во всем белесом молоке до горизонта это был единственный доступный моему слуху звук. Пелена была столь непроглядной, что незнакомый с местностью человек уже через пару минут потерял бы всякую надежду вернуться этим вечером в уютный, теплый кров и согреться кружкой глинтвейна. Я не поклонник

сырости и холодов, но, идя в этом странном сумраке, я помимо своей воли постепенно проникался его млечной красотой.

Он был беззвучным, бесконечным, противником любых очертаний и форм. Ни купы деревьев, ни парковые статуи, ни водоем не были ему преградой в достижении идеального, белесо-однородного мира. Он равномерно сгущался вокруг темных силуэтов, ретушируя изображение на свой лад, и легко таял на серебристом фоне неба, единственном его осязаемом подобии.

Я шел, стараясь обходить клубящиеся сгустки, чтоб не повредить их мерного дыхания и целостности картины. На меня наплывали то серые приземистые громады справа, которые я принимал за сосновые заросли, то зеленоватые полосы с неровными разрывами с левой стороны. Позади меня смыкался узкий конус света, отмечая направление аллеи, впереди расплывалось последнее цветное пятно - не то прожектор в отдалении, не то преломленные отсветы погасшего заката. Я прошел уже половину парка и приближался к самой зеленой его части в летнее время, когда из-за поворота, прямо на меня, вывернула огромная карета и, замедлив ход, встала у левой обочины. Лошади переминались на месте, когда они опускали головы, их гривы колыхались, изо рта шел чуть заметный пар. В окнах кареты было темно, не виден был и таинственный возница, но на запятках висел желтоватый фонарь, и свет его, мерцая, отмечал наступление ранней зимней ночи.

Я стоял, наблюдая это невиданное зрелище, и в моей голове одно за другим проносились отрывочные воспоминания об исторических персонажах, в том числе коронованных, посещавших некогда этот приют мраморных нимф. Быть может, какой-то шутник, потомок эксцентричных герцогов, навестив музейные конюшни, отправился на тайное свидание под пологом ночи? Или, напротив, длиннокудрая особа, желая испытать воображение своей пассии, довершила этим феерическим выездом дымчатый замысел природы? Я постоял в ожидании, но дверцы не распахнулись, и в аллею никто не вышел, и пошел в том же направлении дальше.

По мере моего приближения лошади волновались все больше и резко вскидывали головы, задевая друг дружку сбруей. Мне казалось, что я даже слышу ее звон. Но вот я вступил в каретную тень, влажные ветви протянули ко мне свои руки, и место гнедых скакунов заняли густо посаженные кусты. Еще несколько шагов и я оказался у паркового фонаря в обрамлении округлых липовых крон. Ветки шевелились, и "фонарь на запятках" подмигивал обманувшемуся путнику единственным лунным оком.

С той стороны, откуда я пришел, послышался песчаный хруст гравия, кто-то шел тем же путем, что и я. У меня тут же мелькнула блестящая мысль. Я вскочил на подножку моей "кареты" и приготовился выйти из нее, как только ему станет видно меня и весь ночной кортеж.

Мой выход был блистательным и точным, как острие эпиграммы. Увидь я самого себя со стороны, я снова поверил бы в этот мифический ночной союз. Но мой прохожий только едва глянул на меня и, плотнее закутавшись в воротник, прошел мимо. Да и чего я ожидал? Что он примет меня за короля Георга? Я провел рукой по колющейся "гриве" и, ниже надвинув щегольскую шляпу, последовал его примеру. Меня сопровождала модная песенка:

По минутам осыпается

Ожидание невозможного...

Чеховщинки

Вечер был в разгаре, как говорится, "коромыслом дым". Гости отдыхали душой и телом, не забывая при этом о приличиях, и эта тонкость чувств и обхождения приятно сказывалась на общей непринужденной атмосфере. Веселье распределялось по углам и проходам следующим образом.

В центре розовой гостиной пространство между добротным диваном и позвякивающим, игривым буфетом по ширине и от двери до кадки с фикусом в мелкий листочек в длину комнаты было отдано танцующим, и его мерили ритмичными шагами две грациозные пары. Когда дамы на поворотах сталкивались бедрами, их наэлектризованные платья потрескивали и во взглядах пробегала искра.

- Входим в грозовую полосу, - объявлял Иван Аркадьич и разворачивал зеленый крепдешин в горошек брошкой к двери.

Пары расходились, а через две минуты снова притягивались друг к другу, энергично топая каблуками.

На диване, как всегда, размещалась интеллектуальная часть аудитории. Лучшая ее половина сидела на подушке в оборочку, другая просто беседовала с первой. Темы поднимались разные, но в конце концов все сводились к какому-нибудь философскому изречению, поэтому для скорейшего возвращения к праздничной обстановке требовалось много пирожных и сдобы, ну и какого-нибудь к ним чаю.

- Ой, совсем забыла, что мне сегодня надо было на примерку! - говорил голос с подушки.