Бонбоньерка (СИ)

Лето в Коктебеле окрашено в зеленый и голубой и пропитано цветочными запахами. В прибрежных склонах, как ужи в траве, вьются дорожки, подводя, ведя вдоль и выпуская к морю. Все стремится к нему, и даже птицы звонче поют у берега. Возле горы, похожей на пышногривую голову Волошина, есть одна тропка совсем узкая, двое детей не разминутся, и не длиннее собственной их тени под вечер. Не раз мы с подружкой, когда обеим было лет по двенадцать, ходили ею, играя в детективов и направляясь на дальний пляж за розовыми ракушками. Однажды на прогулке вышел спор, приедет ли наш летний приятель, участник наших детских игр, и я загадала, что если пройдусь по ней с закрытыми глазами и не ступлю в траву, то будет по-моему, приедет. Менее чем через неделю, нас уже было трое, и мы с упоением бегали по "волошинской шевелюре" и бросали камушки в залив, а тропинка из обычной утоптанной глины превратилась в волшебную исполнительницу наших желаний.

Потребности моей подружки были скромнее моих. То ей хотелось новую, яркую купальную шапочку, то выиграть в луна-парке колечко с цветным стеклышком. И тропинка безотказно выполняла, за что мы благодарили ее, посыпая лепестками кашки и оглашая громкими песнями на два пронзительных неверных голоса.

Детство прошло, остались позади учеба и каникулы. И когда мне было около двадцати трех лет, врачи обнаружили у меня почечную болезнь. Я бы не испытывала никаких неудобств, но это накладывало на мой образ жизни определенные ограничения и вызывало мое горячее негодование, когда при первых же холодах меня заставляли надевать тысячу "пахнущих молью", колючих шерстяных одежек. По своей незначительной отдаленности от детства я вспомнила про пляж, про тропинку и нашу искреннюю веру в ее удивительную власть, и в одно из воскресений, под благовидным предлогом и молясь никого не встретить, я отлучилась из дому, чтобы проделать наш нехитрый детский трюк. Быть может, кто-то из моих знакомых рассмеялся бы, узнав, зачем я, больная, в осеннюю морось пошла с закрытыми глазами по овеваемой ветрами склизкой дорожке, но меня это путешествие успокоило, а вскоре, по моему глубокому убеждению, и излечило совсем.

Прошло еще лет десять, а то и больше, прежде чем я обратилась к своей тропинке снова. На этот раз это уже не было конкретное желание или просьба, возможно, мне хватило бы дружеского совета или удачного стечения обстоятельств, которого ожидаешь, когда вокруг тебя плохо все и все тебе не подвластно. Но я была далеко, в Москве, и солнечный Коктебель представал предо мной только на старых черно-белых фотографиях. Однако он все же пришел мне на помощь, хоть и с другой стороны.

В первый, снежный день Рождества я проснулась ранним утром, когда еще даже не посветлела полоска между темных штор, с удивительным чувством, что произошло что-то хорошее, особенное, и тотчас поняла что. Мне снился Коктебель, лето. Я шла по моей нагретой солнцем тропинке, и склоненные с обеих сторон колоски щекотали пальцы в открытых босоножках. Тепло детства переливалось в меня, наполняя радостью и легкостью, и никакие снега и невзгоды не могли его остудить. Тропинка была чудодейственной и простиралась до моих ног.

И еще не открывая глаз, я прочла:

Приметы милые полночным стерты снегом.

Кругом безгласная, безликая страна,

Но кровля красная по-прежнему видна,

. . .

По струйке теплого обыденного дыма.

Спросите у Дожа

Екатерина Александровна сидела в просторной оранжерее своего дома, между широколистных филодендронов и розовых бугенвиллей, и полировала ногти маленькой пилочкой. На коленях она держала книгу. Совмещать эти два занятия давно вошло у нее в привычку. Книга была новой, местами занятной, местами скучной, и очень раздражала тем, что и бросить было жаль, и продолжать не много толку. Когда она уж было нашла примирительную золотую середину и открыла последнюю главу, вошла горничная и доложила, что пришел поверенный.

- Проводи его сюда, - распорядилась пожилая дама. - Погоди. Отодвинь-ка это кресло от меня подальше.

Кресло передвинули. О симпатиях между Екатериной Александровной и ее посетителями говорила степень отдаленности их мест от ее особы, и привычка эта отодвигать от себя все постороннее и чуждое очень облегчала ее мысли и высвобождала массу времени, которое можно было употребить на другие, гораздо более приятные и полезные вещи.

Вошел поверенный, ничем не примечательный молодой человек без улыбки, как сотни других лондонцев его возраста, и после недолгого предисловия сообщил, что ее муж скончался нынче утром, очень тихо, и требуется выполнить некоторые формальности. Екатерина Александровна облокотилась на руку и задумалась. Это не было чем-то непредвиденным, к тому же они не виделись уже лет десять, и все же в этом человеке было что-то ей родное, ему одному присущее.

- Сколько остается после уплаты долгов? - вернулась она к их разговору.

- У него не было долгов, мадам.

- Не было? Как же он жил? - выразила Екатерина Александровна свое удивление, приподнимая бровь.