Бонсай

Он вежливо берет мой чемодан и сумки, провожает до „ракеты“, холодный ветер заставляет нас крепко прижаться друг к другу. Между нами нет ничего, кроме работы и его искреннего сочувствия моей ситуации. Он ждет, пока я взойду на борт. Смотрю, как он медленно бредет в сторону центра, подняв воротник до ушей. Я могла бы не отказывать себе в интрижке с М., хотя он для меня и молод. Но я привязана к Стефану, как зомби к своему колдуну.

С причала звоню Стефану. Он раздражен тем, что Элин до сих пор не пришла. „У этой непунктуальной молодежи нет уважения ко времени, которое есть сама жизнь“, — говорит он. „Но юность живет в заблуждении, что жизнь вечна. Юность не может признать, что время так чертовски дорого“. Он изливает свою злость на меня и просит явиться немедленно. Чтобы развлекать его во время еды. Успокаивающе говорю, что Элин скоро придет, наверняка задержалась из-за детей. Обещаю добраться до него за десять минут на такси.

Стефан и Элин сидят на кухне, едят медальоны из телятины с грибным соусом. Обнимаю обоих. Элин чуть дольше, чем Стефана, пока она неуклюже не отодвигается. Говорю, что они похожи, отец и дочь, очень, особенно этим вечером. Элин издает злой смешок и спрашивает, не могу ли я придумать что-нибудь пооригинальнее. Всегда одни и те же банальные замечания. Машинально глажу ее по щеке. Я всегда так делаю, если она меня ругает. Женский мазохизм — неважный пример для Элин.

Она демонстративно поворачивается к Стефану, в детстве тот был ее идолом и до сих пор занимает высокое место в иерархической семейной шкале. Но самоубийственные планы установили между ними скорбную дистанцию. Элин предоставляет нам самим ставить смертельную пьесу, чувствует себя гостьей в нашем реалити-шоу. Она рассказала, что много раз стояла в ванной Стефана, думая спустить таблетки в унитаз. Но не спустила. Несмотря ни на что, она уже не ребенок.

Проходам в гостиную, садимся на диван. Стефан был на одной из последних репетиций в театре. Я вижу, как он утомлен. Тяжело прислоняется к Элин, сидящей между нами. Говорит ей, что хочет лечь в больницу, она понимает, что это значит. Ему не нужно описывать детали. В этом смысле он бережет своих родных. Мы же хотим, чтобы он жил. С большой нежностью гладя руку Элин, Стефан сообщает, что рассчитывает протянуть до среды или четверга. Он хватается за ее руку, как утопающий хватается за выступ скалы. Я тронута и в то же время подавлена. Ребенок, мой ребенок, молодая женщина, которой слишком рано суждено потерять отца. В понедельник ему предстоит последняя встреча с театром.

Меня охватывает безысходная тоска, когда он принимается объяснять Элин, как представляет себе самоубийство в больнице: говорит, что мы придем к нему с курицей, вином и виноградом. Он заказал курицу, которую я готовлю по старому датскому рецепту, маминому, это блюдо пробуждает в нем столько прекрасных воспоминаний. А после того как мы попрощаемся, не затягивая допоздна, в ночной час он назначит смерти свидание. Не сообщает, в какой день. Вероятно, потому, что еще не определился или не может заставить себя сказать об этом Элин.

Стефан говорит, Элин тихо слушает, так слушать умеет только она. На ней красное платье. С тех пор как болезнь обострилась, на встречи с ним она всегда надевает это платье. Не знаю, случайно ли это. Или ей хочется порадовать отца, он придает большое значение тому, как она одевается.

Я уже не слушаю бесконечный рассказ Стефана о многочисленных преимуществах больницы. Я бешусь из-за того, что своей болтовней он пудрит Элин мозги. Я имею право требовать ясности от мужчины, который собирается покончить с собой у нас на глазах. Не могу больше оставаться в неизвестности. Полтора года мы жили с этой его идеей самоубийства, как с бомбой замедленного действия. Меня обрекли на роль прислужницы смерти. Это цена за то, что в конце он достается мне. Если протянет дольше, чем до среды, я не переживу. Сначала прерывает мою работу с любимым режиссером. Затем тратит мое время, болтая о премьере в пятницу, о встрече в понедельник, вместо того чтобы сделать все быстро и покончить с этим!

Я не замечаю, что их беседа смолкла и Стефан разглядывает мое сердитое, недовольное лицо. Он вырывает меня из тенет фантазии замечанием, что я похожа на Маргарет Тэтчер. Сделав вид, что не слышала его слов, выхожу в туалет. То, что я вижу в зеркале, мне не нравится.

Вернувшись в гостиную, застаю их за кофе с горьким шоколадом, который у него не переводится. Обсуждают могилу. Он хочет безымянную. Но мы против. Хотим, чтобы было куда прийти, побыть с ним рядом — после. Это самое меньшее, что он может оставить после себя. В этом Стефан уступает нам. Чувствует, как много это для нас значит. Он всегда твердил, что хочет кремироваться, ему это кажется более чистым и гигиеничным. Нам с Элин противна мысль о кремации. Мы хотим лежать в земле, в гробу, стать костями. И теперь он вдруг засомневался. Спрашивает, не лучше ли, чтобы его похоронили, как нас? Взгляд беспокойный, блуждающий. Боится стать пеплом? Или не хочет разлучаться с нами в вечной ночи?