Бонсаи

Подойдя к воротам, Кларье позвонил, вызвав вахтера клиники. Из дежурного помещения вышел однорукий мужчина, впустил гостя и повел его по длинной аллее к лечебному центру. Обычно по тенистым дорожкам прибольничных парков прогуливаются идущие на поправку больные. Здесь — никого, им повстречался лишь садовник с тележкой. Перед небольшой в три ступеньки лестницей главного здания стоит карета «Скорой помощи». Два санитара кладут на место пустые носилки, закрывают кузов. Сразу бросается в глаза навязчиво повторенное: Клиника Кэррингтона. Это написано чуть ли не везде, на каждой дверце. Впереди на крыльях машины красуются два американских флажка, что придает ей довольно странный, официальный вид. Понятно, что праздник есть праздник и Шестое июня день особый, но Кларье все-таки чувствует себя немного оробевшим. Он входит. «Комиссар Кларье…» Медсестра в регистратуре указывает ему на тянущийся по правую сторону коридор:

— Самая дальняя дверь. Господин директор ждет вас.

Пол покрыт бежевым паласом. Светлые обои. Перед слегка приоткрытыми окнами — цветочные горшки на металлических треножниках. Похоже на гостиницу. На его вкус, потянет на все четыре звездочки, такая царит тишина, думает Кларье. Хорошо бы, конечно, привести себя в божеский вид, а главное, переодеться, а то издали видно: полицейский на задании. Впрочем, какая разница! Интересно, как ему лучше обратиться к Аргу: «господин директор» или, может, «доктор»? Ну да ладно! Ведь он явился сюда вовсе не для ведения расследования, а просто чтобы успокоить человека: «Вам нечего бояться!.. Дурного толка шутники — это по нашей части». Значит, решено: дружеское и раскованное общение, а для этого неплохо подпустить тулузского акцента. Кларье постучался. Вошел. И тотчас между двумя мужчинами завязались вполне нормальные отношения. Доктор Аргу оказался небольшого росточка пожилым человеком, на редкость словоохотливым, из тех, что и слова собеседнику вставить не дадут. Устраивайтесь в кресле. Сигару?.. Да, безусловно, надо бросать. Дивизионный комиссар — само очарование! И вам он очень симпатизирует. Ах ты Боже мой, что за мерзкая штука, эти анонимки! Мой друг Кэррингтон, можно сказать, чуть ли не слег из-за них. И теперь, ясное дело, подумывает, а не уехать ли ему вообще из Франции.

Кларье молча слушает и ждет, когда доктор выговорится до конца.

— Вы небось удивляетесь, почему это вдруг я назвал Кэррингтона своим другом. О, это целая история! Сорок лет уже прошло… Шестое июня, да… Мы с сержантом Кэррингтоном бок о бок месили грязь. Из последних сил плелись… Я служил тогда связистом. По правде говоря, это громко сказано «служил», поскольку почти сразу подцепил левой ногой автоматную очередь, а бедняга Уильям заполучил пулю в плечо. Нас так вдвоем и подобрали, взмыленных, окровавленных, в грязи с головы до ног. Вместе лечились. Вместе выписались… А потом победа нас разлучила. Он вернулся в Сейлем, а я устроился в Париже…

Погрузившись в воспоминания молодости, доктор, похоже, забыл о присутствии Кларье. Он вышагивает по кабинету, то и дело машинально покручивая шариковые ручки, торчащие шеренгой из его нагрудного кармана, и рассказывает, рассказывает:

— Мы с ним переписывались! Сперва он возглавлял какую-то фирму, занимавшуюся сельскохозяйственными машинами. Ну а я работал санитаром в госпитале Биша у профессора Шайона… Представляете, мы с Уильямом даже поженились в один месяц. Он приезжал ко мне в Париж. Уже успев сколотить солидный капиталец. На свою беду, он много пил, да так, что нам с вами и тягаться нечего! Если американец пристрастится к бутылке, то это всерьез. Именно алкоголь и стал причиной несчастья.

Доктор Аргу прервался, снял очки, протер глаза и, немного помолчав, вновь заговорил:

— Если я вам наскучил, скажите откровенно. Не стесняйтесь. Уильям Кэррингтон не особенно ладил с женой. И у меня та же петрушка! Вот мы с ним, будто сговорившись, в один год и развелись!.. Погодите-ка… В каком же году? Нет, не вспомню, уж больно давно это было. Да и семья, должен сознаться, для меня нечто совершенно чуждое, видно, уродился холостяком. Зато Кэррингтон опять женился, дочка у него родилась. Мод… Он в ней буквально души не чает… но однажды едва не потерял ее по собственной вине. Возвращался с одного конгресса… Машина перевернулась… жена погибла. А девочке пришлось ампутировать правую ногу…

— Ужасно! — вежливо откликнулся Кларье. — А давно это случилось?

— Ей тогда, если не ошибаюсь, годков пятнадцать было. А сейчас тридцать пять. Но она так выглядит, что, уверяю, можно и восемнадцать дать. Увидите — поразитесь! Какая же это была трагедия для Уильяма! Трагедия с большой буквы! От которой уже вовек не оправиться! И знаете, как он поступил? Взял да и занялся ортопедией. Причем добился того, что стал крупным боссом в области производства костылей, искусственных ног, самых различных протезов, но при этом оставаясь все тем же несчастным отцом, искалечившим собственного ребенка. Одним словом, рабом угрызений совести.