Боратынский

— Котенок проказничает. — Она остановилась, не зная, что сказать или сделать.

— Я еду, милая Грушенька. Прощай.

Она не успела обнять его крепко, как хотела, даже в глаза не заглянула вновь: он был уже в сенях.

— Да! — вскрикнула она. — Да как же! А пирог-то?

Потом, когда я вернусь, ты испечешь новый. Прощай, милая Грушенька! — И дверь захлопнулась. Бесшумно соскользнул он со ступеней крыльца, и когда Грушенька выбежала ему вслед, только услышала за калиткой быстрые шаги. Она вернулась в горницу, тяжело дыша. Взяла оставленный подарок: то была табакерка с портретиком *** на лицевой стороне. Грушенька вертела ее между пальцев бессмысленно.

Боже! Как я несчастна! — сказала она со всею той силой ропота, на какую была способна ее кроткая душа. И чтобы выплеснуть сию злую силу, она с размаху бросила табакерку прочь. Табакерка попала в печь, задняя стенка ее отскочила, и по полу гулко и дробно покатились настоящие червонцы. Грушенька смотрела на них. Последний червонец, покружившись, лег возле ножки стола как бы в ожидании, что его поднимут. Грушенька медленно встала, подошла к двери, закрыла засов, вернулась, взяла подсвечник (ангелы держат по свече — тоже подарок, но еще барона), приподняла скатерть, осветила: под стол закатились пять золотых кружков. Она снова поставила подсвечник. Слезы катились по щекам. Посмотрела вокруг: пирог, табакерка, полотенце — когда упало, не заметила. Подняла полотенце, села. Облокотилась руками на стол и обняла ладошками мокрые щеки.

Уехал, — горестно сказала Грушенька вслух. — Уехал. А меня оставил. — И зарыдала.

* * *

Милостивый государь! Андрей Васильевич! Я недавно приехал из Гатчины, в коей Абрам Андреевич оставил по себе лестный аттестат. Каждый офицер, каждый солдат, житель, от мала до велика, с восхищением произносит имя его. Я привез к нему от всех подчиненных его и неподчиненных сердечнейшие поклоны; и самые начальствующие все преисполнены к нему почтением и любовию, как то: Алексей Андреевич Аракчеев, Григорий Григорьевич Кушелев и некто управляющий Гатчинскою конторою полковник Петр Фрисанфович Обольянинов, и все прочие. Что ж касается до меня, я надеюсь, вы уверены, что я в чувствованиях моих ко всей фамилии вашей непременен и навсегда пребуду таков… ваш милостивого государя покорнейший слуга Иван Черкасов.

* * *

По сравнению с Гатчиной Адмиралтейская коллегия, куда попал Аврам, была местом обиталища блаженных душ. Все здесь двигалось с неспешностью, даже мухи летали неразворотливо и в полусне ("Я в счетной экспедиции, в месте довольно спокойном. Мундир я ношу по желанию: могу носить флотский белый или свой прежний; но я ношу прежний, а между тем, нахожусь я в списке армейском и в обеих местах мое старшинство идет, и когда вздумается, то я могу быть и в армии, что и исполню, как скоро получу мои деньги из коллегии"). Но уже лето прошло; уже Мария Феодоровна принесла Павлу Петровичу третьего сына (первые два, Александр и Константин, были к той поре отроками), а России еще одного великого князя — Николая; уже государыня Екатерина предлагала Марии Феодоровне подписать бумагу, отрешающую от будущего престола Павла Петровича в пользу старшего отрока Александра. Уже осень настала, пришел октябрь, рощи отряхали последние листы, а невидимая десница Провидения была подъята, чтоб произвесть неслыханные события.

* * *

К осени Павел Петрович соскучился и стал приглашать Нелидову снова к своему двору. Но Катерина Ивановна, помня, как ей указали на дверь и зная нрав цесаревича, новых les bassesses [Низостей (фр.).] не желала. В Смольном, в покоях, отведенных ей начальницей Воспитательного общества благородных девиц мадам Делафон, Нелидова ограждала себя от своего дорогого друга.

Но вдруг 6-го ноября, ввечеру, скончалась государыня Екатерина.

Говорят, как скоро Павел Петрович прискакал во дворец (это было еще днем, и еще жизнь в государыне теплилась), князь Безбородко успел удалиться с ним в отдельную комнату и показать то самое завещание, и бумага была испепелена.

Присягу провели немедля. Наутро невыспавшаяся столица наблюдала нового императора.