Боратынский

Спустя несколько времени, мы (на беду мою) приняли в наше общество еще одного товарища, а именно сына того камергера, который, я думаю, вам известен как по моему, так и по своему несчастию. Мы давно замечали, что у него водится что-то слишком много денег; нам казалось невероятным, чтоб родители его давали 14-летнему мальчику по 100 и по 200 р. каждую неделю. Мы вошли к нему в доверенность и узнали, что он подобрал ключ к бюро своего отца, где большими кучами лежат казенные ассигнации, и что он всякую неделю берет оттуда по нескольку бумажек.

Овладев его тайною, разумеется, мы стали пользоваться и его деньгами. Чердашные наши ужины стали гораздо повкуснее прежних: мы ели конфекты фунтами…

* * *

Откуда-то взялось слово квилки: то ли от quellen — quilt [Бить ключом (нем.).], то ли от prendre ses quilles [Дать тягу (фр.).]. Может быть, ни от того, ни от другого, да и называли ли их так, когда Боратынский был в корпусе, — неизвестно. Квилки показали себя впоследствии — когда случился арсеньевский бунт.

Бунт был такой. — Паж Павел Арсеньев, сидя на уроке, читал постороннюю книгу. Учитель заметил ему это, но Арсеньев продолжал читать. Учитель хотел забрать книгу, но Арсеньев книгу спрятал, а на слова учителя отвечал дерзко. Тут в класс заглянул Оде-де-Сион. Узнав, о чем спор, он велел Арсеньеву встать в угол. Арсеньев ослушался. Оде-де-Сион закричал, чтобы тот немедленно отправлялся в угол и стал на колени. Арсеньев продолжал упрямиться. Тогда инспектор сказал, что отдаст Арсеньева под арест и велит высечь. — "Мы увидим", — отвечал тот. Арсеньева арестовали и решено было при собрании всех офицеров и пажей наказать его розгами. В день наказания пажей выстроили в рекреационной зале, но, когда инвалидные солдаты хотели уложить Арсеньева на скамью, из пажеской шеренги выскочили квилки и отняли Арсеньева у солдат. Поднялся шум, пажи смешались, приводить наказание в исполнение не оказалось возможным.

История эта, как и семеновская, наделала немало шуму. Но произошла она в 820-м году, когда Боратынский был уже далеко от Петербурга.

А в 815-м на Неве появилась невиданная машина — пироскаф.

Машина стояла в обычной галере, над ней высилась труба, прикрепленная канатами, чтоб не упала.

Охотников переплыть на пироскафе на тот берег и обратно отобрали заранее, и они уже важно прохаживались, ожидая команды садиться на скамейки по бортам галеры. На корме развевался огромный флаг.

В машине, стоящей на пироскафе, что-то негромко заклокотало, запыхтело и зафыркало. Народ, столпившийся на набережной, заволновался и зашевелился.

— Он что же, из этой трубы стрелять будет, как картечью?

— Все немцы. Без немцев у нас ничего делать не умеют.

— Вот увидишь, сейчас взорвется.

— Там внутри порох, наверное.

— Пойдем, Машенька, отсюда.

— До чего дожили! Лодку дымом хотят двигать!

— Нет, это не немцы, это англичане выдумали. Они главные моряки.

— Да оно не поплывет! Отчего же это оно должно поплыть?

— Там, внутри, верно, матросы, они вертят колеса.

— Как ты думаешь, Двинский, в следующую войну мы будем сражаться на таких посудинах или нет?

Охотники между тем заняли свои места. Из трубы повалил сизый пар.

— Пожар!

— Нет, не пожар, это пироскаф отчаливает от берега. Колеса бьют по воде, разгоняя волны. Рулевой крепко держится за штурвал. Плывет! Пар валит, как из печной трубы дым, простираясь по набережной. Кричат ура!

РАЗБОЙНИК

Mein Geist dьrstet nach Taten! mein Atem nach Freiheit! Schiller

[Дух мой жаждет действий! дыханье — свободы! Шиллер (нем.).].

Атаман проснулся ранее всех и вышел из пещеры. Солнце едва взошло, синее небо было безоблачно. Прохладный пар подымался от травы. "Как прекрасно!" — думал атаман, наслаждаясь пробуждающейся природой. — Сколь много бы я дал, чтобы вернуться в отчий дом, снова увидеть бескрайние дали моей милой родины, снова услышать кроткий голос моей милой матушки… Где ты, страна моей юности?! Там, там я снова обрел бы мою Амалию… Боже! Как прекрасна она была в те дни, когда мы оба, расцветая под полуденным небом, искали отрады в невинных ухищрениях ребяческих мечтаний! Где она нынче? Ночью на потаенной звезде наши взоры встречаются ли? Или бесплодно смотрю я в безответное небо?..

У входа в пещеру зашелестела трава.

— Это ты, Паоло, мой верный помощник и друг? — спросил атаман.

Не слыша ответа, он поворотил голову: — Что ж ты молчишь?

— Прости, атаман. Я залюбовался. Смотри, какое славное утро!

— С каких пор ты сделался столь чувствителен, мой друг? Не после того ли, как третьего дни прострелил шляпу губернатора де Ноиса, а сам он, жив и здоров, ускакал, позабыв по рассеянности на дороге пятьсот талеров?

— Да, атаман, ты прав в укоризнах. Еще немного, и я догнал бы его!

Но, удирая, он поднял такую пыль, что я закашлял, зачихал, глаза мои были забиты песком, и мне пришлось остановиться. Проклятый де Ноис! Сколько времени мы потратили на то, чтобы подстеречь его, а он улизнул, даже не поговорив с нами!