Борьба незримая (Книга 2)

"А здорово я отвык от родного произношения с этим питерским рассыпанием сухого гороха", - невольно отметил Сережа, слушая Ольку. По обыкновенной своей манере Олька как бы нарочито утрировал московское растягивание гласных, играя плавными интонациями как сытый котенок, жмурясь, играет с клубком. Олег Абардышев действительно изменился мало. От него, как прежде, веяло какой-то беззаботной прозрачной порочностью. Это была не та порочность, что губила когда-то Женю: это была порочность без боли, без муки, без "торжества святотатца" и без отвращения - это было какое-то невиннейшее неразличение Добра и Зла.

- Так о чем я бишь? А, ну да! Эта черная работа очень по мне... Ты Блока любишь? "Пальнем ка пулей в Святую Русь"! Вот где сила бунта, куда Байрону! Помнишь, мы с тобой спорили о бунте? Вот он и вырвался, бунт...

- Вырвался или выпустили?

- Ну, предположим, и выпустили, - улыбнулся Абардышев. - Мы выпустили. Знаешь, теперь-то об этом уже можно говорить - я ведь еще в гимназии в партию вступил. Помнишь, ты еще спрашивал, почему у меня пальцы черные - мы прокламации набирали тогда у Вельки Айзермана. Я их тогда от типографской краски не мог оттереть... Слушай, а ты чего в перчатках?

В дверь стукнули.

- Олег, ты у себя? - спросил хрипловато-прокуренный девичий голос.

- Ну! - весело откликнулся Абардышев. - Познакомьтесь, кстати: Дина Ивченко - Сергей Ржевский. Мы, Динк, восемь лет протирали одну парту в одной гнусной гимназии.

Несмотря на менее воинствующий вид - плечи девушки были закутаны в клетчатый шерстяной платок, и ни кожанки, ни маузера на боку на этот раз не было, - Сережа сразу узнал светловолосую девушку из ЧК.

32

"Я задыхался, горло мое выпало, я сказал себе - воистину это вкус смерти!"

Неферт... Явись ко мне, змейка-Неферт, утолить жажду мою водой, принесенной тобою в белоснежной чашечке лотоса...

Яви мне лик твой, змейка-Неферт, светлая любовь моя, прекраснейшее дитя из дочерей Черной Земли...

Дай мне коснуться белого льна твоих одежд, змейка-Неферт, божественное дитя, рожденное из лотоса...

...Безоблачное, светло-голубое небо казалось лежавшему в траве Жене Чернецкому похожим на безбрежное течение Нила.

Прозрачный блеск воды в прибрежных зарослях лотосов кажется зеленоватым. Сейчас из стены темно-зеленых высоких стеблей покажется загнутый нос узкой тростниковой ладьи... Сейчас расступятся стебли, пропуская длинную и узкую, как тело змеи, ладью...

А может быть, я все же встречу тебя здесь в человеческом облике?

Ведь встретил же я "товарища от Бога, В веках дарованного мне", правда, затем, чтобы тут же потерять... Может быть - мы и не встретимся в этой жизни больше...

Перед Жениными глазами поплыли картины снежно-серого бессолнечного дня, снег в синеватых тенях, молочное небо, Сережа, в расстегнутом белом полушубке, с непокрытой головой, холодное лицо, папироса в руке, небрежно, между двумя затяжками брошенная фраза:

"Кстати, Его Высокопревосходительство благоволит отправить меня к Родзянке". И свой спокойный, с чуть насмешливой интонацией голос: "Право? И - надолго?" "Полагаю - да. От Родзянки я, кажется, отправлюсь еще дальше..."

Мы же понимали, что это - конец! Как будто под ногами треснула льдина, и через мгновение течение стремительно разведет в стороны ее куски, неся и сталкивая дальше... Странный образ... Почему мы так расстались - мы же знали, что это по меньшей мере - надолго?

"Куда я дел эту дурацкую записную книжку? А, вот, в кармане. Ну, кажется, пора. Собственно, мы все равно совершаем прогулку в одном направлении..." Мы же понимали, что это - конец. И почему-то в утро его отъезда, как обычно, едва перебрасывались за завтраком фразами... И все-таки мы же до сих пор слышим друг друга... Сережа, я не могу даже сказать, что тебя нет рядом, потому что чувствую тебя в себе, чувствую натяжение тонкой ниточки где-то в душе, ответную соединенность с тобой. Так, как я почувствовал ее; когда увидел тебя впервые - в этой жизни. И тот разговор ночью...

- Индия, Индия...

- А ну их... Индия - просто очень большая и старая безвкусица. А Египет...

- Египет - спящий Царь Миров. Знаешь, а ведь во мне...

- Что в тебе?

- Нет, ничего... Пустое. Ты говорил...

- Parbleu.21 Мне нравится твоя манера недоговаривать.

- В моих обстоятельствах простительна некоторая забота о собственной безопасности.

- Каковы же ваши обстоятельства, милорд? - Прищуренные глаза - всегда выдающий Сережу признак злости. Взгляд брошен на Женю, как спущенное с пружинки лезвие: сам Сережа в жизни не видал таких ножей.

- О, пустяки. Нечто наподобие прогулки по канату. Так что не пеняй на недоговорочки.

- А ведь ты врешь, Чернецкой. Ты воображаешь, я не вижу, что, открывая рот для таких якобы неосторожных фраз, ты уже знаешь, на каком слове себя оборвешь. Танцы на канате тебя вполне развлекают самого.

- Предположим. Хотя дело не только в этом.

- Не только. Ты прощупываешь, могу ли я их за тебя продолжить,

- Ты красиво швырнул мне козырного туза.

- У тебя еще парочка в рукаве.