Борьба великих государств Средиземноморья за мировое господство

Веками алжирским пиратам удавалось натравливать одну воюющую европейскую державу против другой. Так было и во время Наполеоновских войн. Хотя королевский флот, по крайней мере после битвы на Ниле, установил свое присутствие в море, британцам было удобно прийти к соглашению с пиратами. Фрегаты и военные корабли платили дань Алжиру, но всегда при условии, что нападения на французов будут продолжаться. Американцы иначе относились к ситуации, и, поскольку они теперь активно занимались торговлей со средиземноморскими странами, им не нравилось, что их суда захватывают или требуют с них дань за безопасный проход. В 1803 году эскадра под командованием коммодора Эдварда Пребла была отправлена против Триполи, древнего укрепленного города, ранее принадлежавшего рыцарям-иоаннитам и отобранного у них Драгутом. Первая экспедиция оказалась неудачной, поскольку 36-пушечный фрегат Philadelphia сел на мель и был захвачен. Правда, лейтенант Стефан Декатур сумел войти в гавань Триполи под огнем пушек крепости, сжег фрегат и вышел обратно, не потеряв ни одного человека. Спустя два года американская эскадра атаковала морской порт Дерна, что в древней Киренаике, – еще одно логово пиратов, и заставила правителя отказаться от требований дани у судов под американским флагом.

Конец пиратам Варварского берега и установление французского колониального правления в Северной Африке имело место в 1830 году, когда на берег высадилась французская армия, и алжирцы быстро капитулировали. Но прошло еще несколько лет, прежде чем удалось принудить к миру весь регион, и угроза пиратов Варварского берега стала легендой. Правда, есть большая доля истины в известном изречении Нормана Дугласа, утверждавшего, что, если бы не изобретение пара, пираты Варварского берега еще были бы с нами. Триста лет они взимали дань со всех морских держав, и Алжир стал одним из богатейших городов мира. Он процветал на пиратской добыче и «подарках», которые вручали европейцы правителям города в обмен на безопасный проход своих торговых судов.

Нельзя сказать, что англичане радовались, видя, что их извечный враг – французы – обосновались на североафриканском побережье всего через пятнадцать лет после Ватерлоо. Но их основное внимание все же было сосредоточено на Индии и Востоке, их колониях в дальних уголках мира и Канаде. Для англичан того времени Средиземноморье было, главным образом, хранилищем культуры, источником классических знаний и местом, куда состоятельные молодые люди направлялись для завершения своего образования. Знание Горация, знакомство с архитектурой Италии, изысканными винами и овладение аристократическими манерами – вот чего знать ожидала от своих сыновей, отправившихся в такую поездку. Но англичане уже впитали так много средиземноморской культуры на протяжении веков – это было видно по дизайну их домов и мебели, поэзии, науке и поэтическому мышлению, – что были давно и неразрывно связаны с этой богиней-матерью цивилизации. Им могло не нравиться укрепление французов на североафриканском побережье (хотя это была такая мелочь в сравнении с их собственными заморскими территориями), но в словах «Греция» и «Эллада» для них существовала неизъяснимая притягательность, которой они были не в силах противостоять.

Участие англичан в греческой войне за независимость может считаться первым случаем в истории, когда страна ввязывалась в войну исключительно за идею. Да, Крестовые походы были инициированы идеализмом, и многие люди, принявшие в них участие, не стремились к материальной выгоде. Но это не были «национальные» войны. Они были интернациональными, и представители всех народов Европы, принявшие в них участие, считали себя христианами, ведшими священную войну против неверных – мусульман. Все древние войны и все войны, последовавшие за ростом европейского национализма, были основаны только на стремлении к выгоде и материальному обогащению. Но англичане, принявшие участие в греческом восстании против османского правления, не были мотивированы желанием получить греческие земли. Их вдохновила поэзия. Вероятно, это было уместно для людей, предками которых были скандинавские мореходы, чьи барды (вроде Гомера) пели им песни перед битвами и долгими северными ночами рассказывали о боевых подвигах предков.

Климат романтической революции – происшедшей от Французской революции – заставил прозаиков, поэтов и художников Англии, образование которых было основано на греческой и латинской литературе, обратиться к ее корням. Их манило Средиземноморье. Названия некоторых работ Байрона указывает на средиземноморский уклон в английской литературе того периода: «Корсар», «Осада Коринфа», «Сарданапал», «Невеста из Абидоса» и даже «Дон Жуан» («Он был по крови грек и дом красивый имел на древнем острове Циклад» или «Дон Жуан… печально созерцал лазурь морскую, и уступы скал, и греков горделивые могилы»).

Английские поэты XIX века снова и снова вспоминают Средиземноморье вообще и Грецию в частности: