Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения

Сформировавшийся в 1970-е годы слой советских лавочников, о котором уже тогда написал в своём дневнике Леонид Филатов, обрёл несколько внешних символов, выражавших его суть и вкусы. Одним из таких символов писатель А. Константинов, автор ряда великолепных книг, включая блестящий политический детектив «Журналист», абсолютно точно назвал Аллу Пугачёву – символ «всепобеждающего хабальства»; когда примадонной становится тип вульгарно-скандальной бандерши – это, что называется, приехали. Место мастеров культуры уже в позднесоветское время постепенно начала занимать рвань. Именно это слово употребил Муслим Магомаев, отвечая в приватной обстановке (дело было в 1980-е годы) на вопрос, почему он перестал участвовать в концерта – уж 2–3 раза в год вполне мог бы: и голос, и мастерство, и здоровье позволяли. Не позволяли чувство собственного достоинства, эстетики и социальной брезгливости: Магомаев ответил, что не может выходить на сцену вместе с «этой рванью».

Каков слой, особенно ставший господствующим, такова и культура, точнее – в данном случае – «культурка-мультурка». Похабень 1990-2000-х годов выросла из сора 1970-1980-х годов, только тогда хабальство неолавочников сдерживалось остатками социальной дисциплины и идеологии, а после 1991 г. барьеры реальной культуры были сметены и трофейно-мародёрные установки стали доминантой даже в той области, которую называют культурой.

Потребности «лавочников» формировались не системой работ советского общества с его приматом производства средств производства, а системой работ капиталистического Запада, выглядевшего в глазах этой публики как шмоточный (а следовательно, и социальный) рай. Удовлетворение материальных потребностей оказалось тесно связанным либо с капиталистической заграницей, либо с тенью, изнанкой социализма. «Лицевому» социализму в такой ситуации места вообще не оставалось. И если в 1960-е в Москве за валюту и чеки «Берёзки» можно было купить многое, то в 1970-е – практически всё. Но могли это себе позволить далеко не все, а только те, кто был связан по работе с заграницей и фарцовщики различного рода. Впрочем, и эта публика не могла позволить себе в плане удовлетворения материальных потребностей то, что было доступно номенклатуре.

Номенклатура, декларировав заботу об удовлетворении материальных потребностей советских граждан, свои потребности удовлетворяла вовсе не декларативно (спецраспределители, закрытые магазины, загранпоездки). Ясно, что это не могло не порождать цинизм и безыдейность как на верхних, так и на нижних ступенях социальной пирамиды и противопоставлять номенклатуру и население. «Они уже и так при коммунизме живут» – так нередко народ характеризовал положение номенклатуры.

В 1977 г. партноменклатура сделает важный шаг на пути дальнейшего оформления особого положения себя в качестве квазикласса – конституционно ликвидирует определение советского государства как «диктатуры пролетариата». Вместо этого Советский Союз был провозглашён «общенародным государством», «ведущей силой которого выступает рабочий класс». Тут же подчёркивалось, что при этом, однако, «возросла руководящая роль Коммунистической партии – авангарда всего народа». Таким образом, рабочий класс был лишён положения субъекта диктатуры, ему была оставлена некая ведущая роль, а роль КПСС, напротив, возросла, причём в качестве авангарда уже не рабочего класса, а всего народа. Если ранее, по крайней мере, формально-теоретически руководящая роль компартии обусловливалась тем, что она выступала авангардной частью рабочего класса, то теперь эта роль приобретала самодовлеющий характер, что абсолютно адекватно отражало превращение партноменклатуры в квазикласс. А рабочий класс растворялся в народе, пусть и в качестве его ведущей силы, т. е. его роль и значение снижались. Более того, партия (партноменклатура) и пролетариат, ранее объединённые в диктатуре пролетариата, теперь как бы разводились.